C рождением ребенка, особенно первенца, молодая семья обречена погрузиться в череду проблем, которым, кажется, нет конца и края. Прививки, первая простуда, пеленки, подгузники, детская одежда из которой малыш вырастает за двадцать минут и конечно же бессонные ночи, сопровождаемые плачем маленького бесенка. Но, не смотря на все это, Томаш был счастлив как никто другой. Маленький Ярослав был похож на отца как две капли воды – тот же внимательный взгляд, голобых, как тонкая корка льда глаз, та же белая алебастровая кожа и родинка на шее около линии роста волос, прямо как у Тома.
Лидия же была просто помешанной на своем сыне. Она целыми днями нянчилась с ним, практически не выпуская его из рук. Это было поводом серьезных скандалов между супругами – Томаш был уверен, что Лида избалует парня, на что жена отвечала, что он, Томаш, видите ли, смешон. Однако это безумие росло в геометрической прогрессии. И пиком всей этой сумятицы стали обычные крестины.
Томаш был против того чтобы крестить ребенка. Просто потому, что не считал нужным проходить обряд и добровольно записываться в ряды божьих агнцев. Его семья была с ним солидарна, а вот семейство его дорогой супруги поддержало эту идею, и Томаш не стал спорить. На два дня Лидия со своей матерью оккупировали телефон, чтобы обзвонить все церкви в округе. По мнению Томаша, организация этого достаточно простого обряда вообще выеденного яйца не стоила, но женщины умудрились раздуть из этого настоящую проблему.
Боже, это всего лишь обряд!
Дело пора было брать в свои руки, поэтому на встречу со священником Кафедрального собора Томаш поехал один.

Холод Томаш не любил, но зимние месяцы были ему милей прочих. Ему нравилось гулять по темным, подсвеченным фонарями улицам и слушать, как под ботинками скрипит снег. Поток туристов снова схлынул после новогодних праздников и на вечерних улицах мало кого можно встретить, разве что случайных прохожих или редких бродячих собак. Аллеи и скверы дарили ощущение ни с чем не сравнимого спокойствия и свободы, лишь отдаленные звуки большого города способны были нарушить ту идиллию.
К Кафедральному собору Томаш подошел ровно к назначенному времени. Привратник любезно проводил Томаша до кабинета падре и, постучав, отварил переде ним дверь. Томаш снял шляпу и шагнул в скудно освященный кабинет, протягивая руку для рукопожатия. Как приветствовать сановное лицо он не знал, так что выбрал наиболее распространенный вариант.
- Добрый вечер, падре,  - Томаш сдержанно улыбнулся и кивнул, - женщинам вообще ни стоит доверять сколь-нибудь значимое дело, - Томаш снял шляпу, стряхнув с полей подтаявший снег, и расстегнул пуговицы пальто. Взгляд мужчины мельком пробежался по скромной обстановке кабинета и вновь вернулся к лицу священника
- Расскажите, как будет проходить обряд и что требуется с нашей стороны. Хотелось бы быстрей уладить все вопросы, иначе женщины сожрут меня с потрохами, - скудная улыбка вновь украсила лицо Дворского

Отредактировано Томаш Дворский (22-12-2011 20:39:50)

Аббат принял Томаша со свойственным священнослужителям радушием и гостеприимством. Не удивительно, что каждая заблудшая душа стремиться в храм Божий, чтобы утешиться и обрести гармонию в сердце и душе.
Томаш вложил перчатки в шляпу и отдал ее вместе с пальто и шарфом услужливому горбуну.
– Благодарю, - коротко ответил Томаш, то ли обращаясь к слуге, то ли к аббату. Мужчина прошел к камину и сел в указанное священнослужителем кресло. В перчатках пальцы немного озябли и Тень, слегка растерев ладони, протянул их к огню. Сухое горячее тепло обняло холодны руки хирурга, быстро приводя их в нормальное состояние. Как ни странно, но священник проделал тоже самое, будто бы  только что вернулся с промерзших до основания улиц. Возможно болезнь Рейно. Бабка Томаша страдала этим недугом, сколько Томаш ее помнил. Она всегда носила перчатки, и лишь однажды Том увидел ее руки – все пальцы были синие с тонкой паутинкой просвечивающих под кожей капилляров. Зрелище было не слишком приятным, ведь ее руки были похожи на руки мертвеца. Через два месяца бабушка умерла, и Томаш долго не мог избавиться от мысли, что это он позвал смерть, таким сравнением.
Погрузившись в воспоминания, в которые его препроводило гипнотически-желтое пламя камина, Томаш не заметил, что отец Себастьян разглядывает его уже не первую минуту. Он заметил это, когда, прогнав размышления, взглянул на сановника. Его лица такого спокойного и умиротворенного коснулась тень задумчивости. Томаша всегда удивляло, как служители церкви находят в себе силы сохранять спокойствие и видимость искренней неподкупной добродетели. Держать своих демонов внутри себя и не позволять себе думать о дурном. Хотя, в истории было много примеров, когда сановники, прикрываясь священными писаниями, совершали по-истине ужасные поступки. Никто не без греха, так уж устроен человек.
«Интересно, а есть ли у отца Себастьяна скелеты в шкафу?»
Томаш сдержанно улыбнулся и отрицательно покачал головой.
- Я не думаю, что мы знакомы. Но мир тесен, я не исключаю, что мы могли ранее сталкиваться. Еще есть гипотеза, что у каждого человека в мире есть свой двойник. Я, конечно, в это не верю, но если это так, вашему дэжавю нашлось бы хорошее объяснение,  - Тень улыбки заиграла на губах вечернего гостя, он взял фарфоровую чашку в руки и сделал небольшой глоток. Священник не обманул - вкус чая оказался … божественным. Стало немного уютнее, даже светлее.
- Спасибо что согласились на столь позднюю встречу. Моя работа не позволила мне освободиться раньше. Могу себе представить, сколько крови выпила из Вас моя супруга и теща, но как бы там ни было, никакой сколь-нибудь подробной информации об обряде я от них не смог получить. Верно говорят, если хочешь чтобы что-то было сделано хорошо, сделай это сам, - Томаш оставил чашку и сцепив  руки в замок, продолжил.
- Моя супруга упоминала об этой… детали. В отличие от ее семьи, в моей все атеисты. Отец и мать врачи. Я тоже. А род деятельности откладывает значительный отпечаток на религиозных взглядах, - его взгляд скользнул вниз по пурпурной сутане и остановился на темных каплях деревянных четок. В свое время Томаш интересовался религиями, много читал, но скорее не для того, чтобы выбрать для себя какую-то конфессию, а чтобы понять, что заставляет человека падать на колени перед идолами. Больше всего ему понравился индуизм – красочная и светлая религия, как рождественская елка, с богами, которые не назывались однозначно добрыми или плохими. В ней Томаш увидел равновесие, которого так не доставало всем остальным. Однако, в индуизм он не вовлекся, а заинтересовался оккультизмом. Но и это его увлечение не продлилось дольше обучения в Оксфорде.
Взгляд Томаша вернулся к лицу священника. Мужчина в который раз отметил, что аббат довольно привлекательный мужчина в самом рассвете сил, даже немного жаль, что этот человек принадлежит  только господу Богу.
- Мы обсудили это с Лидой. Я готов принять католицизм, - Томаш сказал это спокойно, своим тоном дав понять, что действительно не против обряда. Для него это ничего не значило, а вот для Лидии… Последнее время он был не очень примерным мужем. Заставлял жену волноваться, много плакать и сеять семена тревоги, которые очень быстро проросли, дав первые плоды прогрессирующей паранойи. Одному богу было известно, что Лида наговорила о нем своей матери и подружкам. Наверняка выставила его в самом нелицеприятном свете. Ему понадобились долгие месяцы и титанического труда, чтобы загладить свою вину и вновь вернуть семье статус  благополучия. И если Лида хочет, чтобы на его груди блестел христианский символ, дающий надежду и уверенность в том, что Томаш действительно изменился, значит он примет христианство, не смотря на собственные взгляды и мнения.

Казалось, аббат видит его насквозь. Все его сомнения и метания. Способен ли человек, просто внимательно слушая собеседника, заглянуть в его душу и мысли? Если так, что вскоре у человечества не останется шансов иметь личную жизнь.
Томаш слушал слова Святого Отца молча, никаким образом не выражая ни своего согласия, ни отрицания. Мягкий вкрадчивый голос, доверительный взгляд, открытая душа - Аббат всеми силами старался проложить дорогу в сердце Томаша Дворского и завоевать его доверие. В его словах не было нажима, не было и свойственного сектантом занудства и маниакального желания заставить человека сию минуту плюхнуться перед Богом на колени. Но, тем не менее, у Томаша появилось стойкое ощущение того, что вокруг него медленно вырастает частокол стальных прутьев его будущей клетки. Фундамент незримого рабства проложила еще его жена, заставив согласиться на крещение, а святой отец теперь уверенно завершал ее работу. Нет, сам ритуал не имел для него большого значения. Имело значение то, что Томаш даже не заметил, как в какой-то момент потерял право голоса. Не смотря на то, что аббат уверял его в обратном, этого самого выбора у Тень давно лишился.
Томаш откинулся на жесткую высокую спинку кресла и перевел взгляд на пляшущие в камине языки пламени. Его руки все еще были сцеплены, пальцы крепко сплелись друг с другом. Подсознание отгораживалось, отворачивалось, отстранялось. Томаш не хотел, чтобы кто-то лез в его душу и пытался понят то, что не понимал он сам. Ему проще было бы жить одному. Для чего же он выбрал такой сложный путь?
- Святой отец, я сделал свой выбор. Если я говорю, что готов, значит я готов, - взгляд вновь тронул доброжелательное лицо аббата. В уголки тонких губ мужчины закрался намек на улыбку.
«Что вы можете знать обо мне, Святой отец? Это не самая страшная жертва, которую мне доводилось приноситься, ради матери моего ребенка. В конечном счете, это всего лишь обряд, верно?» Взгляд машинально обвел губы мужчины. Как же сильно захотелось их поцеловать. Они манили сильнее раскрывшегося лона любимой супруги, и Томаш точно знал почему. Душа священника была чиста, как капля утренней росы и оттого невыносимо сильно хотелось ее испоганить, заставить добровольно искупаться в грехе и наблюдать за сладостной мукой раскаянья. Но вместо этого, он обязан следовать глупой прихоти Лидии и заставить священнослужителя поверить в то, что сердце Томаша открыто для великих религиозных свершений.
- Было бы чудесно. Если бы вы смогли провести обряд моего крещения прямо сейчас, - не задумываясь даже на секунду ответил Томаш и улыбнулся. Это был самый приемлемый вариант из всех возможных. Никаких глупых приготовлений, никаких свидетелей, никаких осуждающих взглядом родителей и победной улыбки тещи. Как правильно выразился аббат, никакого глумления над личностью. И никакого фарса. Томаш хотел, чтобы все было по-тихому, наедине лишь со священником и ликом божьим.
- Я не тороплюсь и могу задержаться насколько угодно времени, пока вы проведете все необходимые приготовления. Мне не хотелось бы оттягивать ритуал, не хотелось бы переносить его на день крещения моего сына, - Томаш едва заметно улыбнулся и посмотрел через плечо на горбуна, который, словно по магическому велению, сию минуту появился в дверях кабинета и теперь, услышав согласие из уст пана, готов был бежать выполнять указания.

Услышав согласие, святой отец  отдал слуге короткое распоряжение и небрежно взмахнул ладонью. Отличительный жест любого хозяина, ощутившего вкус власти над чьей-то ничтожной душой. Горбун испарился в ту же секунду, так же тихо, как и появился. Хороший слуга всегда остается незаметным, но полезным своему хозяину в любой момент времени. Томашу стало интересно, как долго этот человек повинуется движению сановьей руки. Вероятно, достаточно долго, чтобы отточить инстинкт преданного пса.
Аббат поднялся, проследовал к камину, вступив в полукруг теплого золотистого света. Затем улыбнулся. Просто, по-доброму, лишь слегка приподняв уголки губ. В этой улыбке могло заключаться многое – одобрение, расположение, желание утихомирить вполне объяснимое волнение гостя перед неизвестностью. В своей жизни Томаш Дворский проходил достаточно ритуалов, большая часть из них пришлась на университетские годы. Тогда таинственность и нетривиальность, скрытый смысл обряда, будь то посвящение или вызов духов, воспринимались как протест обществу и определение себя как личности. Тогда все было похоже на игру. Несколькими годами позже, когда Томашу пришлось протии по-настоящему серьезный обряд посвящения в Седьмой круг, вся это скрытность и таинственность немного угнетала. То были игры, но теперь совсем другие, такие о которых никто из участников не рискнул бы рассказать никому. Даже лица членов клуба были скрыты, а имена заменены на прозвища. Можно ли сказать, что в ритуале посвящения каждый из них родился заново? Теперь Томашу предстояло пройти еще один обряд. Обряд крещения. Обряд, который гарантировал очищение от первородного греха. Никакого волнения Томаш не чувствовал, никакого трепета и никакого желания в этом участвовать… Пока перед его глазами не качнулись яшмовые четки Аббата. Другие, не те, что он увидел раньше. На этих, на одной из бусин Томаш успел разглядеть гравировку. Всего мгновение, но Томаш ни за что на свете не смог бы перепутать этот символ с каким-то другим. Рисунок, узнавание которого было равносильно удару по лицу. На четках, была чертова голова быка! О сколько усилий понадобилось Томашу, чтобы не вскочить и не заорать, не накинуться на Святого отца с расспросами и язвительными замечаниями. На лице Томаша не дрогнул ни один мускул, лишь намек на улыбку украсил его тонкие губы. Ее вполне можно было расценить, как ответную доброжелательность на слова Себастьяна.
- Хорошо, - Том кивнул в ответ и поднялся. Он шел за Аббатом, сохраняя умеренную дистанцию и не сводил взгляда с его спины и чуть опущенной головы. Увиденное немало шокировало Тома. Оказывается, как тесен мир. Возможно, вопрос отца Себастьяна, о том встречались ли они раньше, был не просто ошибочным предположением. Они действительно могли встречаться. Возможно это было Посвящение Тени. Тогда Томаш никого не запомнил, по понятным причинам. А он сам действительно мог отложиться в памяти у членов клуба, потому как был виновником торжества и все взгляды, пытливые, заинтересованные и пахабные были направлены на него и его игрушку.
«Надо же, все лживо в этом мире. Как вы можете носить сутану, святой отец? Как вы оправдываете свои поступки и поступки других? Как вы вообще можете жить?»
Томаш что есть милы боролся с желанием задать все эти вопросы священнику в открытую. И он их обязательно задаст, но чуть позже. В результате небезынтересного развития событий, обряд оказался для него отличным предлогом, чтобы подразнить отца Себастьяна. И если раньше, Томаш вряд ли мог позволить себе это, то теперь, его совершенно ничего не удерживало.

Малый обрядовый зал оказался достаточно уютным. Здесь не было ничего лишнего, только купальная, несколько рядов деревянных скамей и алтарь. Троица рассредоточилась. Сановники углубились в свои сановные дела, а Томаш неспешно отмеряя расстояние тихими шагами, прошел вдоль скамей, небрежно огладив ладонью теплое дерево спинок. Голос святого отца прокатился по залу эхом, Томаш обернулся и кивнул в ответ.
- Да, но здесь немного прохладно, - простое будничное замечание, в котором, впрочем, не послышалось особого недовольства.
Сперва Томаш снял свитер, стянув его через голову, затем водолазку. Мужчина намеренно встал спиной к священнику, чтобы тот мог рассмотреть россыпь уже подживших Рубцов на его спине. Длинные бледно розовые полосы украшали белую кожу ровными росчерками от  шеи и до поясницы. Черная смоль волос плеснула по плечам, укрыв шелковым покрывалом лопатки мужчины. Не поворачиваясь, он снял с шеи кулон с оттиском бычьей головы и убрал в карман джинсов. Не к чему Аббату видеть его, не сейчас, по крайней мере. Тень сел на скамью, чтобы снять ботинки, носки и штаны. Всю одежду он аккуратно повесил на спинку скамейки. Распрямился, повел плечами, будто сбрасывая скопившееся в них напряжение. Посмотрел на священника, затем на его слугу. Большими пальцами он подцепил резинку черных плавок и потянул их вниз. Ткань соскользнула по ногам, Томаш вышагнул из трусов и положил их на одежду. Теперь помазанник божий оказался обнаженным.
- Чтобы не намочить, - с улыбкой пояснил Тень, решительно направляясь к утопленной в полу ванне. Истинной причиной такого поступка было нечто иное. Оказавшись у края купальни, Томаш сперва опустил в воду пальцы ног, беря на пробу ее температуру. Да, Аббат не соврал, вода оказалась действительно теплой. Внимательно глядя себе под ноги, чтобы не упасть, Дворский стал спускаться по ступеням в этот маленький бассейн, пока не достиг дна. Вода едва доставала до гениталий, а легкое колыхание прозрачного зеркала, мягко ласкало закрытый бутон крайней плоти.
«У меня бы на его месте сердце разорвалось, ей богу» -

Когда аббат стал зачитывать на латыни  строки из требника, по телу Дворского прошла мелкая дрожь от разлившегося внутри восторга. Примерно то же самое он чувствовал, когда стоял обнаженным перед толпой незнакомых людей на обряде посвящения. Безликие фигуры казались ему изваяниями богов, а юноша на алтаре – агнцем. Теперь жар костров, сменился водой, клятвы – строками из священных книг, агнцем стал он сам. Он или отец Себастьян все же? Томаш внимательно следил за ним, за его мимикой, за его движениями, за его блуждающим взглядом, который аббат титаническими усилиями воли старался приковать к книге. Он больше не улыбался, не смотрел на Томаша, даже не обращался к нему. Был ли этому причиной лишь обряд, который аббат поспешил начать незамедлительно? Или же во всем было виновато смущение? Святой отец как будто бы отгораживался от всего, что было вокруг него на расстоянии вытянутой руки, стараясь защититься от порока, который, по какому-то дьявольскому стечению обстоятельств переступил порог священной земли, чтобы потревожить мечущийся дух. То, что Томаш делал, было плохо. Но вряд ли он задумывался о моральной стороне вопроса.
Он стоял ближе к тому краю, у которого читал свои литании святой отец. В произносимых троках был особый сакральный смысл, как и в пасхале, погружающимся в воду на каждое законченное четверостишье. Крещение гарантирует очищение от первородного греха. А что тогда делать со всеми остальными? Томаш не пытался закрыться от взглядов – мягкий разворот плечей, прямая осанка, расставленные ноги. Бедра, живот, гениталии – серебрились мелкими каплями воды. На его лице напускная сосредоточенность, как будто он, вслушиваясь в стихотворный мотив, старался настроиться на ритуал крещения. Но глаза его улыбались.
«Я вижу Вас насквозь. Вижу как вы изменились, хоть и не показываете этого. Чего вы боитесь на самом деле? Гнева Господня или себя самого?»
за спиной послышались шорохи, Томаш обернулся, вспомнив что в купальне есть еще один свидетель его маленькой шалости. Старый горбун, который теперь низко опустив голову пятился к двери. Старый развратник, не преминул воспользоваться случаем и не отхватить  кусочек вожделенного счастья. Но аббат не собирался делиться, поэтому его верный помощник был вынужден уйти, позорно пряча глаза. Тень проводил его взглядом и только потом вновь обратил свое внимание святому отцу, чей голос вдруг стал ровнее и увереннее. Себастьян вдруг стаскивает с рук перчатки и схватив Томаша за локоть привлекает его к себе. Он называет его имя. То которое дано было ему со вторым рождением и которое не мог знать никто, кроме тех, кто участвовал в обряде посвящения.
Тень.
Для Томаша это имя значило гораздо больше, чем то что дали ему его родители. Оно было зеркалом его души, его Альтер эго его истинной сущностью. Под этим именем он был собой, ничего не скрывая и не обманываясь.
Он почувствовал, как прохладные пальцы священника накрыли его гениталии, когда мягкие и горячие губы впились в приоткрытый рот. Аббат поддался искушению, крепость его духа оказалась бессильной перед желанием вкусить запретный плод, который находился на расстоянии вытянутой руки. Томаш не оттолкнул. Он чувствовал дьявольское нетерпение святого отца, мелкую дрожь в пальцах, рваное дыхание и неутолимую жажду, которую сложно было разглядеть в партнерах Томаша – пресытившихся ленивых хищников. Воздержание давало о себе знать, превращая Аббата в бомбу замедленного действия.
Томаш обвил рукой плечи Себастьяна, теснее прижимая его к себе,  ладонью другой руки он накрыл пах священника и погладил через ткань прощупывающийся бугорок. Священник оказался возбужден сильнее, чем Томаш предполагал.
- У-у, Святой отец,  вы так возбуждены. Неужели обряд довел вас до такого состояния? – чуть хрипло спросил Томаш, с трудом отстранившись, прерывая долгий, яростный поцелуй.
Чуть покрасневшие губы растянулись в улыбке и Томаш почти что интимным шепотом произнес
- Покажите мне его. Я хочу видеть, как сильно вы хотите меня

Отредактировано Томаш Дворский (28-01-2012 10:43:10)