Была ли преподавательская работа крайней необходимостью? Аббат не задумывался об этом. Чтение лекций о литургике, гомилетике и догматике входили в курс магистратуры и ему, как Доктору богословия, надлежало являться в университет, два раза в неделю и вселять разумное и вечное в заблудшие умы шалопаев, добрая треть которых, праздно прожигала время, не собираясь в будущем, прочно посвящать себя религиозной практике.
Частенько, среди стада заблудших агнцев, попадались забавные экземпляры волков, натянувших тонкое овечье руно, но шкурка постоянно рвалась, выпуская серое нутро на свободу. Наблюдение за затаившимися отступниками и богохульникам, настраивало на добродушный лад. Константин дразнил, играющихся с религией отщепенцев, вызывая на спор и, душил. Душил, как мог, придавливая знаниями фундаментальных истин, затягивал в петли духовности и, наконец, сбрасывал раздавленных догматами веры, в маленький ад раскаяния, круша грех гордыни, смехом однокурсников.
Развлечение оставляло теплое чувство удовлетворенности и превосходства, слабо гася животный инстинкт, желающий расправиться с «врагами» в живую, давая волю рукам и скабрезным мыслям. Не самая достойная забава, но видя глаза и лица студентов, он вспоминал себя, обучение в Вене, неуклюжие попытки побороть годами копившийся гнев, пряча его за маской смирения и благодетели, пока грехи не сбили оковы, выпуская скопившиеся страсти больного разума.
Все же, годы жестокой самодисциплины не прошли даром, они научили Константина сдерживать сиюминутные порывы, подавлять, выползавшее черной гремучей змеей, неумное адово желание постоянно видеть агонию и чувствовать смерть, радуясь каждому шагу костлявой старухи.
Трудно было представить, видя неторопливого, выхоленного мужчину средних лет, с благожелательными, располагающими к общению чертами лица, одетого в добротный мирской костюм, - скрытое в нем дно.
Посеяв семена знаний, и дождавшись слабых тщедушных всходов, на неблагодарной ниве взращивания будущих светил католичества, отец Себастьян шел боковой аллей, вдыхая прохладу чистого осеннего воздуха и любуясь цикличной красотой увядания природы. Первый слабый багрянец, расползающийся по тонким жилам листвы, напоминал узор разбухающих вен.
Как все идентично и взаимосвязано. Клетки корня сжимаются, ограничивая приток влаги, листья истончаются, а жилки пухнут, темнея и ломаясь у основания. Так и человек, лишенный живительных потоков, бледнеет; кожа постепенно наполняется синевой застоявшейся голодной крови, вены надуваться и тонкий прутик, соединяющий душу и тело, ломается, становясь прахом. Как все правильно устроено, четко и верно. Так было, так будет, так есть. Всегда.
Побледневшие от холода губы, растягивает улыбка благодати. Покой и умиротворенность – то, что нужно после шума затхлой аудитории. Скорее бы, что-то поменялось или случилось.
Радуясь тишине, аббат откровенно желал и просил, то ли Бога, то ли Диавола, беззвучно перебирая губами, открыть врата запретного клуба. Чёрный давно не присылал весточки. Грань заканчивалась, а за ней – обрыв.
Предательски нарушая пеший покой, дрогнули кусты жимолости и с характерным звуком надлома, еще зеленый и сочный остов распрощался с тоненькой, верхушечной веточкой. Нарушителем тишины и садовых побегов, оказалось юное худощавое создание, напоминавшее желторотого воробья, такого же непоседливого и голенастого, сбежавшего из под теплой опеки родительского гнездышка. По-виду – первокурсник и так не вовремя или вовремя… Взгляд загорелся интересом, глядя на высокую худую шею.
- Юноша, чем портить насаждения, посвятили бы себя занятиям или чему-то полезному. У вас много свободного времени совершенствовать ваши грехи?
Строгий голос и взгляд обличителя, перекрывшего путь к отступлению, прятал зловещий интерес. На многое Константин не рассчитывал. Напугать, пожурить, а там, как получиться, но шейка у цыпленка была хоть куда.

Отредактировано Отец Себастьян (17-12-2011 15:06:05)

Ну вот, очередной умник, считающий, что в двадцать лет, мир создан для него и вращается только силой его мысли. И откуда только они берутся, молодые, беспечные, наивно верящие в степень собственного превосходства? Жалкий комок из костей и плоти, пропитанный кровью и дерьмом, думающий, что умнее всех остальных, плюющий на опыт и знания. Умнее? Был бы умнее, сто раз подумал, прежде, чем открыть рот. Волчонок, прикидывающийся овечкой? Маленький шакал. Нет, хорек. Юркий грызун, для которого ветки подножный корм. Такие попадаются на пути и мечутся,  прерывая движение, нарушая внутреннюю сосредоточенность и ясность, а главное, мешают погружаться в томную глухую глубину мыслей.
Можно было развернуться, уйти и забыть навсегда, растворив в глубинах памяти случайный эпизод встречи. И даже на следующий день с трудом вспомнить гордую бездельем улыбку, так наивно глупо украшающую почти детское лицо. Что остановило? Беспечная праздность жизни и наглость, с которой юнец отстаивал правоту, дразня обглоданным стволиком, потерявшим связь с кустом и ставшим пустым и мертвым обломком.
Константин стоял и казалось, внимательно слушал пустую браваду, без улыбки, без одобрения, без злобы и отвращения. Так смотрят вдаль, не задумываясь, проскакивая взглядом через предметы, ища точку, за которую нужно зацепиться и найти равновесие. В какой-то момент, левая рука дрогнула, уходя к правой, натягивая раструб перчатки. Мягкая кожа, податливо скрипнула, облегая остов ладони и вжимая швы между пальцами. Прохладный ветер лизнул затылок, шевеля короткий ежик волос, прерывая момент отсутствия. Шаг, короткий, замедленный из забытья в реальность, унося взгляд из пустоты к близкой худой шее.
- Вы считаете, юноша, что времени может быть много? Как много? От момента рождения и до той минуты, как человек перестает перед творцом, в среднем, дано лет семдесят, а иным, еще меньше, чтобы вершить благие поступки. Поверьте моему опыту, этого ничтожно мало, если отбросить время на сон, еду и отрочество, когда осознание собственных действий – оспоримо. Сколько знаний вы получили сегодня? Сколько достойных дел совершили? – громко, певуче, как читают проповеди, голос осуждающе звучал в тишине аллеи, сдобренный аплодисментами подрагивающей от ветра листвы. Ветка, гуляющая в выпуклых изгибах губ, раздражала мельтешащим вилянием и пальцы, потянувшись к голой белизне ствола, выдернули обглоданный прутик, зажимая тонкой лайкой мертвую истерзанную лучинку, перед лицом студента. – Вот, смотрите. Смотрите внимательнее. Тут были почки, из которых должны были родиться новые побеги. А вы, мучаясь праздным бездельем и собственной гордыней, убили их, не дав возродиться новой жизни. Вы считаете себя выше Творца, думая, что мир несовершенен? Соки приостановились, чтобы сохранить росток, сберечь его, до тепла, но вашими стараниями, он не увидит солнца. Грех начинается с малого. Сегодня – растение, завтра – животное. А потом, вы, не задумываясь, отнимите душу? Стыдитесь, юноша.
Прутик качнулся, скользя, царапнув обслюнявленным изжеванным краем, тонкий пух молодой кожи. Силы небесные! А как хотелось, вонзить измятый кончик в центр чернеющего зрачка и услышать громкий надрывный визг, увидеть искривленную болью гримасу и… шея. Так близко, что видны пульсирующие жилки, заставляющие подрагивать тонкий покров плоти.
Тиски, сжимавшие воплощение греха, раскрылись и новый порыв ветра, унес мертвую ткань догнивать на садовой дорожке. Прах к праху. Так и должно быть. Выговорившись, Константин частично сбросил тяжелый груз раздражения, но физическая ломка, последних  месяцев, не отпускала. Слова – мусор. Извержение мысли, не способной совершать поступки, но идти вразрез с реальностью… Нет, мертвая душа хотела жить, тихо и незаметно, притаившимся хищником, готовым долго давя голод, выслеживать жертву.
Кто этот мальчик? Откуда? Как далеко можно пойти? Мужчина не помнил, лица. Воспитанники Константина были постарше. Многие, к последнему курсу обрастали щетиной и крепли, приобретая стойкие мужские формы, а этот тонкокостный птенец, казался надломленной веточкой, как та, которую он так неразумно лишил приюта. Все поправимо. Что он сказал про время?
- Вы с какого курса, сын мой? – вопрос риторический, заданный между делом. – Раз вы располагаете временем, предлагаю потратить его на искупление греха в оранжерее университета. Вы поможете мне окопать саженцы роз. Это и будет вашим наказанием.
Он не станет тянуть за собой, слушать нытье и цветастые отговорки. Развернуться и идти, глазами измеряя расстояние к дальнему павильону, не обращая внимания, что твориться за спиной.

Отредактировано Отец Себастьян (21-12-2011 01:59:29)

Оранжерея, одно из самых красивых мест университета, и старых. До нее рукой подать. Пересечь боковое ответвление дорожки и вправо, по прямой, расслабляясь, слушая торопливый топот за спиной. Шаги – как музыка, бой барабанного ритма: пятка-носок, стопа, шуршание листьев. Отец Себастьян шел, сохраняя мнимое величие, монашеской поступи, но желание улыбнуться не отпускало, мускулы лица, теряющие концы в стареющей коже, напряглись, создавая воскообразную маску. «Хочешь плакать – смейся, хочешь смеяться – плачь, и ни кто не заподозрить тебя в неискренности». Он забыл, как открыто, выражать чувства, прячась от всех и граня в глубине собственной преисподней грехи и страхи. Забыл ли? Чувства спали. Пробуждение открывало дорогу гневу, гордыни и вожделению. Истинным и вечным спутникам, дикого возбуждения.
Взгляд, любуясь красками увядания, хранил пустоту. Только раз он изменил себе, меняясь и становясь глубже, то вопроса мальчишки. Мужчина замедлил ход, будто вникал в суть и смысл. Останавливать нет причин, так же, как обернуться. Много чести и хлопотно. Но зачем это цыпленку? Заподозрил, раскрыл, увидел? Что? О, паранойя, гимн тебе воспою. Пусть врачи говорят о неизлечимой болезни. Подозрительность сестра осторожности. Дай ответ успокаивающий и простой, убаюкивающий невинный безгрешный разум.
- Мало, чтобы заслужить достойную похвалу. «Нет ничего лучше, как наслаждаться человеку делами своими: потому что это - доля его; ибо кто приведет его посмотреть на то, что будет после него?»,* - мало. Библейские цитаты звучат двояко. Каждый слышит, что хочет и как хочет, пока не столкнется с истиной. И пояснение, чтобы там, за спиной быстрая острота юности, не успела опередить рассудительную зрелость. – Но, мы будем стараться, не пасть в глазах Его, творя благо. Оба и сейчас, помогая Ему, делать наш мир совершение и лучше.
Дьявол будто дразнит, соблазняя запретами и посылая испытание за испытанием. Маленький ослушник, зачем тебя прислали, когда тяга так сильна, а крепость на исходе и готова сорваться, затмевая разум? Это борьба, мучительная борьба, обостряющаяся в хмурое межсезонье.
Вот она дверь в иной мир отвлекающий чистотой и безмолвием. Константин тянет на себя массивное кольцо и растворяется в рукотворном Эдеме. Мир живых и безголосых растений, успокаивает и отвлекает, давая возможность свободно дышать.
- Входи, сын мой, - он пропускает спутника, замечая, что тот немного продрог. – Тут тепло, вы скоро согреетесь. Прошу, - легкий жест приглашает следовать дальше, по узкому коридору, между литых арочных конструкций, поддерживающих стеклянную крышу, в глубь, в закрытое служебное помещение. – Сюда, - ограниченное замкнутое пространство комнаты, кажется вытянутым высоким цилиндром, - Вот тут, - роликовая дверца шкафа со скрипом ползет по желобу, открывая ряд вешалок. – Тут мы сменим одежду, сын мой и займемся делом благим.
Мужчина расстегивает пуговицы и твидовое пальто аккуратно садиться на тремпель. За пальто идет пиджак, занимая почетное рядом с вехней одеждой. Туфли сменяются высокими резиновыми сапогами, а мягкий остов перчаток – садовыми рукавицами с пупырчатой прорезиненной вставкой на ладони. Быстро и просто, но острый внимательный взгляд, успевает следить, за каждым движением провинившегося студента.
Хищник еще не проснулся, он заворочался во сне, дернулся, улавливая запахи жертвы, и потянулся, в жадном стремлении ощутить гон.
Маленький и такой простодушный, беспечный и беззащитный. Безропотно пошел и даже не спросил куда. Привык верить людям. А зря. Два рабочих халата, один себе, а другой ему, подходя со спины и удерживая на весу.
- Давайте, мой друг. Смелее, - ткань ложиться на плечи, а тело впитывает теплоту, под тихий, глубокий вдох, насыщающийся ароматом свежести и непорочности. – Как вас зовут, юноша? – скорее формальность, чем интерес, под мимолетное прикосновение, разглаживающее складку на плече. – Если вам еще не успели доложить старшекурсники, то можете называть меня отец Себастьян. Идемте, - пальцы автоматически заполняют прорези петель головками пуговиц. – Вы читали сказку Экзюпери? У каждого должна быть своя собственная роза. Эта теперь ваша, - взгляд указывает на первый куст из дюжины саженцев упакованных в пленчатые коконы.
______________________________________________________________________________
*Книга Екклезиаста (Еккл. III, 22)

Отредактировано Отец Себастьян (25-12-2011 01:04:21)

- Уверен. Если ты вложишь в нее часть своей души, - подхватывая саженец, священник улыбнулся собственным мыслям и незаметному переходу на «ты». Можно было бы продолжать игру распинаясь в любезностях и делать вид, что видишь в растрепанном щуплом мальчишке взрослого и равного тебе по статусу. Но, о Боже мой, о каком равенстве шла речь? Почти ребенок, неуверенный, любопытный, доверчивый, любознательный, от природы. Дети любят, когда их воспринимают всерьез, слушая наивный лепет самоутверждения. Нет, «Вы» - это слишком. «Ты» звучит мягче, доверительнее и теплее. – Правильно, бери ее и иди за мной, - толкнув плечом дверь расположенную за спиной и придерживая подхваченный куст,  Константин перешагнул порог, оказываясь в маленьком искусственном мирке, ярком, пестром, кричащем, тропическом, похожем на кусочек заброшенного рая.
Основную часть помещения оранжереи занимали древесные представители фауны, располагаясь по периметру неправильной трапеции. Ближе к центру, высота растений менялась. Они разрастались вширь, становясь приземистее и гуще. В самой середине эдемских кущ обосновался цветник. Мужчина остановился у свежевскопанной грядки с тремя рядами неглубоких лунок, разметивших жирную почву чернозема, ровными квадратами.
- Вот тут, - прихватив по дороге лопату, мужчина указал острием штыка в центр ближайшей ямки. – Так что ты там говорил, Ян? Мертвая? Разве сметь существует? – поворот головы, мягкий взгляд и улыбка, растягивающая кривизну губ. - «Что посеет человек, то и пожнёт. Сеющий в плоть свою от плоти пожнёт тление, а сеющий в дух от духа пожнёт жизнь вечную»*. Тело - бренно, а душа – вечна. Ты должен знать это. Курс лекций по катехитике читают в начале семестра, - говоря прописные истины, аббат утверждался в собственной правоте. «Как же мало они знают, пытаясь что-то доказать миру. С такими знаниями лучше сидеть молча, слушать и не высовываться, пытаться набраться опыта, а не строить из себя паяца, место которому, на ярмарочной площади. Но стоит отдать должное, мальчишка не до конца испорчен. Или до конца?»
Аббат продолжал улыбаться, то ли студенту, то ли появляющейся на свет, из плотных полотнищ защитной обвертки, розе, а может, мыслям, тешившим гордыню. Освободив саженец от упаковки, он снял плотную ткань, оберегавшую ладонь от шипов и, ковырнув зеленый остов стебля, поддел ногтем кожицу, обнажая древесную сердцевину.
- Она не мертвая, в понятии обывателя, а только уснула, а нам выпадет честь ее разбудить, - натянув рукавицу и скрыв бледные кисти, подчеркнутые синюшным узором проступающих вен, мужчина поставил корень в центр лунки, старательно выравнивая куст точно по середине. – Это сорт Mon Cheri. Роза будет высокая с ярко-красным, почти багряным венчиком и плотным бутоном. Красивый цвет. Цвет крови, цвет жизни и возрождения. Некоторые предписывают эти цвета Сатане, но они ошибаются. Пурпур всегда считался тоном величия и света.
Прикапывая саженец, мужчина невольно следил за подростком, наблюдая, как тот слушает «проповедь». Святой не хотел пугать мальчишку, он только проверял реакцию на попытку втереться в доверие и завладеть вниманием жертвы. Что уводит за собой голодного? Еда. Нищего влечет богатство, безнадежно больного – намек о возможном выздоровлении, убитого горем – призрак удачи, а глупца – умные мысли. Даже сытых домашних детей манит яркий расписной фантик дармовой конфеты и они идут, идут за волшебным фантомом, надеясь полакомиться сладкой тянучкой, не зная, что за все и всегда потребуют расплату. Шоколадка горчит? Нет, это привкус слез, малыш. Горьких и соленых и жизнь, как плата за карамельку.
Бурое покрывало мягкого чернозема покрыло корни, образовав высокую горку у стебля. Пальцы разжались, давая колючим веткам свободу. Спустя несколько дней, растение оживет и пойдет в рост, цепляясь придаточными корнями и радуясь запоздалому теплу. А летом, алые  бутоны украсят клумбы и, будут цвести, в память о тебе…Янник.
- Держи, теперь твоя очередь, - выходя из секундного забытья, священник передал лопату юноше, поворачивая черенком от себя и стряхивая мелкий сор с рукавиц. – Маленький Принц начинает становиться мужчиной. Розу он уже посадил, осталось построить дом и… - карие глаза сузились в прищуре. Священник мог удерживать паузу и искушать. – А как же обет целибата? Ты задумывался о том, что после принятия сана уже не продеться думать о девушках? У тебя есть девушка, Ян? – выражение лица приобрело привычную строгость и простоту, словно мужчина находился не в открытом, насыщенном воздухом и светом, пространстве оранжереи, а в тесной коробе исповедальни.
_________________________________________________________________________
*Библия:(Гал.6:7-8)

Как странно. Священник внимательно вглядывался в молодое лицо, искаженные усмешкой презрения губы, сморщенный маленький нос, с мелкой россыпью тонких косых складок и глаза, полные отвращения или скрытого превосходства. Константин не успел ухватить суть, точнее понять, почему приятная милая физиономия собеседника, при упоминании о дочерях Евы, скривилась, становясь похожей на мимику мартышки, сидящей за прочным плетением изгороди, отвечающей на ужимки свободного шутника.
Так что же это, ненависть или недоумение?
Мысли разбудили забытые воспоминания. Такие давние, что желание окунуться в них с головой, отторгалось, отталкивалось прочь и, казалось, чем-то отвратительно запретным и гадким.
Ему было лет двенадцать, не больше. Бете было столько же. Близнецы. Родители посещали дальний приход, старшие братья еще не вернулись с занятий. Нанятая пожилая учительница, увлеченная новой серией мыльной оперы, отправила сестру мыться, а его, выполнять домашнее задание. Тетради, исписанные не оформившимся косым подчерком, легли на стол, но тут он вспомнил, что забыл пенал в комнате Эльшбеты, показывая ей новую ручку с веселыми мордашками мультяшных героев, выметенную в школе на глиняную фигурку ангела.
Пенал лежал на кровати. Пальцы ухватили собственность, проверяя содержимое, но внимание отвлек писклявый срывающийся голосок, сливающийся со звуками падающих капель. Приоткрытая дверь в ванную, приковывала сильнее, чем фальшивое одноголосье. Нужно было уйти, вернуться к себе и делать уроки, но высокий голос, незримым магнитом притягивал к себе, заставляя забыть о приличиях.
Щуплое тельце, едва проявившимися признаками пола, с проступающими под кожей крыльями лопаток, тонкими полукружиями ребер и выделяющимся остовом позвоночника, вызывало ужас своей худобой, порождая отвращение. Заостренные холмики проступающей груди и ниточка, разделяющая пирамидку уголка между ног, казались ненужным и отвратительным искажением природы. На тумбочке, у умывальника, лежали снятые скомканные трусики с алым пятнышком крови на ластовице. Зачем только руки потянулись к ним, приближая к лицу? И этот вдох…
К горлу подступил комок, вызывая омерзительное чувство тошноты. Сквозь сомкнутые веки, Бета не видела направленного на нее, наполненного отвращения взгляда. Маленькие пальчики, смывали высокую шапку пены, увеличившую вдвое жидкие белесые волосы.
Константин улизнул, оставшись незамеченным. Ноги едва успели донести к унитазу, хлынувшее вверх содержимое желудка. Его рвало весь вечер. Организм был не в силах бороться с мерзостным запахом и таким же отвратным зрелищем…
С силой сомкнув веки и тряхнув головой, отец Себастьян отогнал прошлое, пытаясь сосредоточить себя на настоящем. Так что? Какова причина такой реакции парня? Было ли это неприязнью к женщинам или полным и окончательным смирением, он не знал. Ведь если девушки не было, то вполне вероятно, что этот тощий уникум, мог оказаться девственником. Девственником? Непривычно звучит, для студента. Большая часть шумной аудитории, успевала удовлетворить плотской интерес до принятия сана. Даже самые убежденные и праведные, спешили, хоть раз положить душу на алтарь греха, горя любопытством испытать власть похоти.
Вывод казался очевиден. Либо мальчишка лгал, желая понравиться и засветиться перед сановником, либо он действительно наивный непорченный дурачок, посланный свыше, как испытание крепости или силы греха.
Ответ требовал проверки. Как к стати пришлась роза, не желающая становиться корнями в удобное ложе, сопротивляясь руками неумехи.
Со стороны, нет ничего предосудительного, шагнув, обнять со спины, придержав рукой за локоть, а второй ухватив куст за стебель, ровно сместить в приготовленную ямку.
- Нужно держать прямо, перпендикулярно к земле, ниже придаточных веток. Тогда, корни лягут ровно, и прикапывать будет проще, - дыхание, сопровождающее слова, колыхнуло мелкие волоски на затылке мальчишки, грудь уперлась в выступающие кости лопаток, а напряженное бедро почувствовало выпуклый изгиб. Легкие, невольно растянулись, делая глубокий вдох, втягивая естественный запах, меняя состояние гармонии и руша стройный ряд ладов писклявой дьявольской нотой. – Давай, прикапывай, - тягучий голос опустился на пол тона. – Придержать? – сердцевина закипала, нагревая стержень, вороша и пробуждая желание и инстинкты. От слабого запаха пота, плоть шевельнулась, а рука плотнее сжалась на стебле, не обращая внимания на шип, проколовший плотную ткань перчатки. – И ты не будешь сожалеть, сын мой?
Тихий вопрос утонул в новом вдохе. Дрогнувшая рука подтолкнула локоть. Похоть разрывала на части, нутро горело, покрывая тело испариной, наполняя маслом потемневшие глаза. Аббат готов был сорваться в пропасть безумия, в напряжении сознавая, что шаг может стать роковым.

Отредактировано Отец Себастьян (10-01-2012 00:56:47)

Знал ли юный безумец, что творил, дергаясь, толкаясь,  извиваясь, как червь и склоняясь в прогибе. Натянувшаяся ткань очертила округлый зад, едва попавший в поле зрения канониста,  невольно потянувшегося за рукой удерживавшей цветок. Двигаясь по наитию, грудь легла на спину и чувства пересилили мысли,
В глазах поплыло. Константин, тяжелом свинцовом тумане, чувствовал каждую косточку, каждый изгиб перехилившегося хребта, биение жил, тепло и пульсацию пещеристых вен, начинающих наливать кровью ствол.
Мальчишка был такой теплый. Теплый. Зачем тепло, когда так пахнет? "Земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху" – слова заупокойной молитвы закружились в голове, повторяясь замкнутым речитативом. "Земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху…земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху… Убей! Убей сейчас. Задуши. Он не должен быть таким теплым. Он должен только пахнуть. Пахнуть теплом кожи, с легкой примесью кислинки». Так пахнет чуть сбродившее молоко, еще живое, но уже готовое к преображению. Вкусное, молодое.
Тонкая грань перехода света и тени, неосмысленный переход между трезвостью рассудка и безумием, праведностью и грехопадением, впадая в состояние полубреда с цветастой пестротой галлюцинаций.
Где-то там далеко в бледно розовом тумане облаков насыщенного тяжелыми ароматами невиданных деревьев источающих влекущие соки, стекавшие по выпуклому рельефу коры, две фигуры, черная и белая. Глаза видят, словно издалека, приближая картинку. Черная фигура нависает над белой, обхватывая, оборачивая тяжестью перистого кокона, засасывая внутрь страшного неотвратимого зла, вбирая в себя лучистый свет белых крыльев. Раздвигая раскидистые ветви пышной кроны, к черной фигуре, пожирающей белую, спускается, играя золотыми переливами чешуи, огромная змея, лениво шевеля раздвоенным языком. Неповоротливые и медлительные движения аспида, вытягивают из листвы новые кольца и они, перекатываясь и извиваясь, опутывают Грех и Чистоту, покрывая их новыми турами витков, оставляя открытой макушку. Плоская покрытая крупными щитками голова, нависает поверх веретена. Клыкастые челюсти расходятся, обнажая зияющую пустоту бездонного горла, и змей проглатывает добычу целиком, распуская спираль колец.
Постепенно цвета тускнеют, становясь темно-коричневыми, бурыми, землистыми, ощущение запахов теряется, но не надолго. По картине проходит трещина, рассыпаясь неровными линиями и дробя изображение на части, словно разрывая его изнутри. Трещины стирают грани видений, осыпая мелкое крошево обломков, становящимися серым пеплом, от которого смердит тленом. Пальцы, удерживающие локоть, подаваясь автоматизму движения, начинают ловить падающие хлопья и ускользающий, в червоточину разбитой картины, змеиный хвост.
Толчок в грудь выводит из состояния оцепенения, возвращая мысли под прохладные своды стеклянного купола. Разжатая пятерня замирает в опасной близости от выступающих позвонков. Мужчина невольно вздрагивает, плотно смыкая челюсти. Потерявшее напряжение предплечье опадает безвольной плетью, а капля тяжелого, липкого пота ползет по виску, оставляя извилистый след на щеке.
Мысли тяжелые, железобетонные, похожие на пробуждения из глубокого запоя. Страх быть раскрытым и пойманным заставляет отступить, делая шаг назад. Кажется, что скрежет зубов перекрывает собственные мысли.
«Domine Jesu,
Dimitte nobis debita nostra,
Salva nos ab igne inferiori,
Perduc in caelum omnes animas,
Praesertim eas, quae misericordiae tuae maxime idigent.
Amen.» *
«Я ведь мог бы убить. Здесь и сейчас. Раздавить эту тонкую шею, а потом…» - страх охватил сильнее, когда Константин подумал, что в оранжерею могли войти, заставая безупречного служителя Господа на месте преступления. Даже если бы удалось спрятать тело, где шанс в том, что он бы смог тайно вывести труп с территории университета? Пройти долгий путь и проколоться, так нелепо, подавшись искушению девственным запахом глупого юнца.
Но мышь поддалась, привлеченная плесневелым запахом сырного комочка и уже потянулась к петле, что-то лопоча о согласии. Нет, Константин решительно не хотел расставаться с добычей. Пряча рукавицы в карманы, расстегивая халат и пальцем ослабляя тугой узел галстука, мужчина улыбнулся словам студента, одобрительно кивая головой.
- Хвалю, сын мой. В таком возрасте сделать правильный выбор не легко. Если хочешь, могу стать твоим духовным наставником. Я редко делаю исключение первокурсникам, но когда Вера так сильна – почему не пойти на встречу? Ты голоден? Не хочешь составить мне компанию? Я живу неподалеку.
________________________________________________________________________________________
*Фатимская молитва, входит в состав Розария, где читается в конце каждой тайны.
Перевод с латыни:
О, милосердный Иисус!
Прости нам наши прегрешения
Избавь нас от огня адского,
И приведи на небо все души,
Особенно те, кто больше всего нуждаются в Твоём милосердии.
Аминь

Отредактировано Отец Себастьян (13-01-2012 23:57:28)

Суета с переодеванием, притупила жажду, но не сбавила интерес. Скорее дала возможность взвесить шансы, прикидывая возможные варианты событий. Осознавая, что Прага не завшивленная глубинка Индокитая, где лишний труп головная боль мусорщиков и похоронной команды, зачастую не вдающихся в происхождения материала, дающего скудный заработок,  бездумные действия нахрапом, казались верхом неблагоразумия и глупости.
Если бы все было так просто, то добрая часть юных «дарований», давно кормила рыб, увеличивая хилое поголовье ихтиологического мира Влтавы или гнило, сдабривая разложившимися телами, пригородные свалки. Малину портила цивилизация, подкрепленная законами, принципами морали и правоохранительными органами. Убить легко, труднее избавиться от последствий, пряча труп и улики. Девяносто процентов учащихся, являли собой отпрысков благополучных семейств, готовых при пропаже любимого дитяти, поднять на уши все округа полиции и боевую армию волонтеров-добровольцев, готовых, без устали рыскать по округе, вынюхивая и выспрашивая, не хуже голодных гончих. Быть пойманным и отданным на порицание бушующей возмущением толпе, самой давно погрязшей в болоте порка, Константин не желал.
Янник… Янник…Ян. А ведь он, так и не назвал своей фамилии и курса, факультета. Торопился или есть другая причина? Сняв, в обратном порядке, рабочую одежду, священник поглядывал на мальца, довольного, раскрасневшегося, от выпавшей «чести» и признания взрослости. И правда не много нужно маленькой мышке, всего-то кусочек сыра и  мысли о добром коте, с обрезанными ногтями.
Подтянув узел галстука и благожелательно улыбнувшись парню, отец Себастьян распахнул дверь оранжереи, приглашая студента на выход.
- Да, на той стороне, за мостом. И частенько хожу пешком. Это полезно для здоровья и экономит бензин, - пропустив вперед желанную жертву, мужчина приостановился, удерживая ручку. – Подожди меня немного, сын мой. Я забыл распечатки сроков посадки. Это важно, чтобы знать, когда пересаживать растения в грунт. Я быстро.
Притворив за собой дверь, священник вернулся в подсобку, второй ход которой был связан с лабораторией. Красный огонек системного блока, приветливо загорелся, впуская в базу данных университета, оставалось ввести пароль, чтобы получить доступ к скрытой документации.
«Янник,  первый курс, факультет теологии» - слова составляющие основу поиска и немного подождать, пока высветятся фотографии с кодами личных дел. Торопливо просматривая страницу и хмурясь, отсутствию искомого, мужчина сузил объем оставляя в поисковом окне «Янник, первый курс».
Нулевой результат – причина и повод к раздумьям. Или его обманывали, или мальчишка был старше, чем казался или…О третьем «или» он даже думать не хотел. Подсадная утка? Кто-то заподозрил его в грехах и власти пытаются найти лазейку, подослав этого заморыша? Проверить или отшить, как можно скорее, ссылаясь на срочный звонок или забытое дело?
Хмурясь и борясь с признаками нарастающего волнения, аббат прервал сеанс связи, поспешил к выходу, по пути прихватывая первую подвернувшуюся папку, создавая достойное алиби. Тепло оранжереи сменила осенняя прохлада. Мальчик ждал там, где его оставили.
Махнув на ходу папкой и приглашая двигаться вперед, не успевший придумать план Константин, решил ограничиться простыми вопросами, способными натолкнуть на мысль, как действовать дальше.
- Скажи, сын мой, твой куратор отец Бенедикт?