1. Имя
Имре Варга, Цыган.

2. Возраст
37 лет.

3. Внешность
Людям зачастую свойственно видеть лишь то, что они хотят увидеть. И Вас, если не полагаетесь на собственные глаза, за полтинник евро непременно поспешит заверить любой официант: высокий мужчина за столиком с напёрстком прегорького кофе – аристократ, отдыхающий инвестор и капельку цыган. А что? Костюм авторского кроя подогнан впритык по фигуре, но галстука не наблюдается, небрежно свисающие с кромки стола перчатки тонкой выделки, узкое кольцо серьги, продетое сквозь хрящ уха, посадка головы – всё говорит в пользу не зря потраченного полтинника. Правда, через пятнадцать минут захочется отловить ушлого подлеца, требуя назад деньги, да ещё и надавать по сусалам. Вы теперь верите, что знаете больше, чем местный персонал, Вы – трезвы, наблюдательны и хладнокровны, и если по-честному: просто вздумалось погадать, кто этот человек с карандашом в длинных пальцах. Обегаете взглядом плотно сжатые губы, высокие скулы и лоб, выгоревшие пряди среди тёмного олова коротко остриженных жёстких волос. Восточно-европейские корни заметны, как и древняя кровь: орлиный нос, низкие чёрные брови вразлёт над миндалевидными глазами, серыми, с оживляющим их металлическим блеском. Отмечаете минимум украшений (за исключением простенькой серьги), манерности и активной жестикуляции. Некоторую отчуждённость от окружающей обстановки, приятные обертоны идеального чешского в путах низкого голоса. Поставите галочку на пункте возраст: под сорок, хоть и мало мимических морщин, но в углах губ - жёсткие складки. Под шерстяной тканью заметите натренированные мышцы, широкие плечи, кипящее энергией сильное тело, которое, тем не менее, с лёгкостью облечено сейчас в расслабленность и спокойствие.  Пока он поднимается и проходит к бару, становится заметна военная выправка, но сама походка выдаёт либо удачную, комфортную и сладостно-прибыльную отставку, либо привычку брать от жизни всё. Вы признаете, что мужчина красив, особенно пока взгляд его обращён к листу мелованной бумаги, к грифелю, небрежно, и в то же время с какой-то негой оглаживающему её скупыми штрихами. Столкнётесь с полуулыбкой на каменных чертах лица чуть позже, уверенный в том, что он – местный, точно местный богатей-пан с серьёзным заработком в среде безопасности или газовиков, который просто коротал время в маленьком кафе с самым лучшим кофе. Он открыто посмотрит в глаза, задерживаясь перед порогом, по-хозяйски неспешно, с толикой надменности подкинет на чай тому самому официанту. Взгляд этого человека явно оценил Ваши поиски его биографии и отметин на душе, оставленных жизнью: надавит на зрачки с интересом, бегло препарирует и снова станет умиротворённым, индифферентным, так смотрят в окно. Но на долю секунды станет не по себе, хоть в этом Вам и будет сложно признаться.

4. Характер
Довольно сдержан в эмоциях, но таково естественное состояние, улыбку будет легче заметить в глазах. Создаёт вокруг себя ощущение комфорта и ровного, манящего живого тепла, что ведёт к потере бдительности в большинстве случаев. Давние знакомые сказали бы, что их друг довольно опасен, и дело вовсе не в его хищной натуре: сам Варга не всегда может ответить, чего в тот или иной момент захочет и как, иногда живёт порывами, которые требуют немедленного исполнения. Зачастую совершенно непредсказуем. В общении терпелив и благожелателен, но не прощает ошибок, слывет совершенно педантичной сволочью, которая на самом деле наслаждается страхом и загнанностью людей. В его душе до сих пор сохранился интерес в наблюдении за другими, чуть в стороне от веселья, на пол шага в тени. Сохранит бесстрастное или приятно увлечённое выражение лица, даже если отрезает шматки с живого, орущего мяса. В своей судьбе, так или иначе, решительно доводит все дела до конца. Предпочитает жить один, аккуратен, прекрасно контролирует себя и оценивает обстановку, даже если находится в ярости. Умело не выставляет напоказ свою жестокую, нечеловеческую натуру, но под слоем из воспитания и цивилизации, из вполне человеческих глаз, прищурившись, смотрит равнодушный, не знающий насыщения зверь.

5. Ориентация
С женщинами сближается редко и вряд ли задержится дольше одной ночи. Предпочитает мужчин как партнёров, склонен к жестокости и удовлетворению всех своих желаний, вне зависимости от мнений. Чужд к просьбам, крикам и угрозам. Может казаться чутким и отзывчивым любовником, на самом же деле давно верен только собственной прихоти. Достаточно образован, чтобы забыть про то, что есть нормы морали и нравственности. Искренне не понимает принципа добра и зла.

6. Биография
Семья Варга проживала в военном общежитии с видом на Буду с западного берега Дуная. Скромно, но с искренней радостью ожидая появление ребёнка в семье – аскетичная обстановка, ни кружевных пелёнок, ни новенькой детской кроватки, правда, с большой любовью сшитые распашонки.  Под конец 1974-го у них родился сын. Имре провёл первые годы жизни среди коробок с вещами и под тихие разговоры родителей на узенькой кухне, оклад отца мало располагал к роскоши, да это и не было принято в семье потомственных военных. Он играл с пистолетами, ходил в школу через улицу, учился бить в морду, но после больше гордился тем, что он цыган, слушался, хотя с хулиганской радостью от нарушения правил мог позволить себе допоздна гулять с мальчишками, лихо забираясь под ночь через балкон в свою комнату. Его отец часто бывал в командировках, и каждое возвращение было праздником, как для матери – дамы импульсивной, цыганского происхождения, которая выросла среди кромешной, безысходной нищеты, так и для маленького сына, с жадностью втягивающего носом все те дикие ароматы с костюма отца. Тот был специалистом по улаживанию конфликтов с Ближним Востоком, и иногда случалось, что его губы скорбно поджимались, а мать вечером плакала, утешая пьющую водку и постаревшую вмиг соседку по жилью. Родители воспитывали Имре строго, уча быть лучшим в том, чем занят, бережно относиться ко времени и поступать обдуманно; без поправок на возраст и без снисхождения. Его не наказывали, просто смотрели с разочарованием, объясняя, чем он не прав, вывернув ведро воды на голову мерзкого учителя арабского, который утомлял гордого мальчишку уже три года кряду своей истовой тягой к геноциду. После по-настоящему жаркого лета 1989, мать и отец увезли его в Цюрих на поезде, и, увлечённый первым путешествием дальше, чем домик бабушки Мерет, он впитывал окружающий, новый мир всем собой. Они уезжали в Афганистан, власть, хоть и иная, не спешила расставаться с талантливым дипломатом. Сына отдали в интернат, где он прошёл всю ту же школу жизни, что и остальные дети, которые не надеются и постепенно отвыкают рассчитывать на кого-либо, кроме себя самого. Интернат блистал выпускниками на всех бронзовых табличках и был безумно дорогим местом для обучения мальчишки из затухающего дворянского рода, поставленного на службу государству, но гордо исполняющего долг, вне зависимости от режима, служа Венгрии. Имре постепенно взрослел и учился всему, что предлагали белые с барельефами стены: верховой езде, картам, плаванью, языкам, дисциплинам обязательным и тому, что свойственно лишь определённому кругу детей, запертых зреть на одной территории, – отстаивать себя, превосходить других и звереть от запаха свободы, который приближался с каждым годом. Он закончил среди лучших, сразу же определив себя на математический факультет, а после – стараниями отца и прекрасными результатами и в армию. Лучше всего молодому Варга удавались стрельба и тактика. Он мог бы стать снайпером, но предпочёл, более трезво и с проявившейся дальновидностью – кресло в штабе. Завидная военная карьера постепенно вывела его ближе к семье, как ни парадоксально, но в Имре росло желание быть на кромке с тем, что называют войной. Страха не было – только азарт молодости, с нотками проступающих инстинктов, гордостью, тщеславием и превосходством, с которыми он всегда шёл рядом, оставляя позади сыновей банкиров и ремесленников, воюющих с гранями бриллиантов. Он начал с Бирмы и больше не считал стран, хоть и помнил своё прошлое отчётливо, как вчера – Боливия, Саудовская Аравия, Египет, запахи, лица, карты, шлюхи, юнцы в форме, полигоны и КПП. Болезненным рубцом пролегла Африка, где он получил новый шеврон и подполковника в свои тридцать, впервые сломал ногу, выпрыгнув из падающего вертолёта. Что тогда спасло его, единственного уцелевшего из командующего состава миссии в Судане, так и осталось загадкой. Восемьдесят дней в плену, среди злых, оголодавших боевиков, головорезов, которые всё пытались узнать, кто он, этот наглый, молодой мужик, застигнутый ими на границе нагишом. Его спрашивали, били, кололи вены шприцами и мордовали о стол. Имре молчал, запоминая, не позволяя себе ускользнуть в бред, каждую черту лица, каждое слово на гортанном, красивом наречии, учился, гнулся под ударами и вскидывал жёсткие, насмешливо-злые глаза. Ждал. Знал, что убьют и ждал каждый день, с силой втягивая в лёгкие воздух. Он царил среди этой ямы, с журналистами, туристами, местными бабами, которых пытали, насиловали, жгли и подсаживали на наркоту: манящий с первой же ноты запах ужаса, боли и крови. Она, эта животная смесь, сметала своей доступностью границы и рушила дамбы внутри, где он оставался человеком, выполняющим приказ: вернуться на базу. Получилось выбраться только потому, что свора перепилась от радости выкупа за какого-то профессора. Он убивал, неспешно и обстоятельно, трое суток подряд, и еле вырвал себя, осатаневшего и дикого, по уши в крови, из полубезумия. А после осталась лишь запись в досье: за проявленное мужество наградить и повысить в звании. Вышел к своим через месяц, записанный в мертвецы, полуживой от жажды и с волчьими глазами убийцы. Боялся тогда признаться себе – нравится. Нравится загонять противника как шар в лузу, сначала преследуя, переставив солдатиков по картинке, а после и самому втягивать густой, ароматный запах страха, истовой злости, порочной жадности, которым провоняли делегации, смевшие бросить вызов Европе. И больше: внутри просилось наружу всё, что таили веками его безупречные, гордые, не склонившие головы предки.
С родителями их снова свело только спустя годы, в Момбасе, среди курортников, шалых от выпивки туристов, которые не догадывались, насколько пропитан гарью и тленом тёплый песочек под их бледными задницами. Отец жаловался на торговцев рабами, на качество подготовки атташе и, нахохлившись,- на командование, которое закрывало глаза, то ли будучи в доле с наглыми нарушителями Женевской Конвенции, то ли просто от лени, правившей здесь даже воздухом. Имре знал, и, более того, уже приценивался как к новой игрушке к тому, что творилось у них под носом. Все каналы по поставке уходили в высокие чины, но завязывались в узлы среди двоих смуглокожих иностранцев – индийца и араба. Кайша Пур и Сулейман Остери. Спустя год Варга был их другом и компаньоном, человеком, который удачно ушёл в отставку с хорошей пенсией и репутацией, примерным и любимым стариками сыном, что навещал в коттедже у озёр в Италии по первому же звонку. Язвами на теле стран набухали всё новые ночи-торги, где платили наличными за живой товар. А утром какой-нибудь заброшенный цирк обретал очертания безлюдной свалки плюмажей и белил. Имре был осторожен, постоянно исчезал в разъездах, слыл человеком слова и звериного чутья, с холодностью пресекающего любые попытки поломать его дело. Подкупал, договаривался, не оставлял следов. Пока судьба не занесла в Прагу. И там он позволил себе расслабиться чуть более обычного, впервые за долгие годы. С Вацлавом Чёрным его познакомил один из приятелей, и Варга впервые заинтересовался чем-то, кроме сугубой индивидуальности своих желаний. А через некоторое время Остери заметил новый портсигар с рогатой головой, выдавленной на кожаной поверхности. Кожа была явно человечьей.   

7. Статус
Военный в отставке. Работорговец.

8. Пробный пост
В хрустальном шарике на тяжёлой подставке медленно танцевали комочки пластикового снега над древней Прагой. Ресницы мужчины, уснувшего в кресле за большим, красного дерева столом, подрагивали, но он спал крепко, как и всегда после аукционов. Сон утягивал в себя болотом, и уставшее сознание поддавалось топи.
…Линия горизонта распускается чудовищным и в то же время влекущим цветком: стальные лопасти облаков, ошмётки тел в мглистой сердцевине улиц между рухнувшими зданиями Старого Города, сердца всех его городов, сплетённых в одно белёсыми плетями тумана. Голые ступни болезненно трутся об оплавленное стеклянное крошево, скользят по закопчённым сгусткам асфальта. Он заглядывает в самую глубь, во вскрытое взрывами нутро гранита, что выставлено напоказ, бросаясь в глаза уродством и жутью своей безоговорочной гибели. Странное беспокойство с каждым шагом всё сильней саднит в груди, и Имре поневоле осматривается. Падает дурацкий снег всех оттенков серого, не вызывая никакого удивления, он кажется чертовски естественным, таким, как с его рисунков. На подставленной тыльной стороной ладони замирает невесомый клочок. Может быть, это чья-то кожа, обуглившаяся как пергамент. Вокруг уже остыли брошенные обломки домов, запустелые прилавки, разорванные каким-то озорником скрюченные куски человечков. Он знает их, своих мертвецов, всех, кого отправил сюда, на самое дно себя, в сны. Даже смрад и приторный запах разложения слабы и призрачны. Пронзительно визжит от тишины в ушах, и Варга знает, что давно опоздал на поминки к ним, испустившим последний стон, глядя в его глаза. Взгляд ловит бездыханные фабричные трубы, с тротуаров торчат огрызки, на поверку, то ли столбов, то ли деревьев. За поворотом, стоит пройти мимо съежившихся остатков сиротливого детского сапожка, брошенного кем-то на углу, - нечто, бывшее когда-то парком развлечений. Оскопленная реклама улыбается ему половиной оскала клоуна, на вывеске с лопнувшими лампочками – клочок охристых буквиц «…sole…». Шаги выходят липкими, льнёт как к родному выгоревшая мертвечина, хотя кажется, что стелешь их, утирая кровавый бисер пота, выступившего из пор города. У него нет сожалений, но хочется вывернуться из сухих костей, лёгших на обожжённые плечи, на немеющие пальцы. Он идёт, чувствуя на висках тонкие трости пальцев. И не может от них избавиться, содрать, переламывая. Поглаживает, рассеянно и не в силах прекратить шаги. Обнаруживает себя, покачивающимся под визг ржавчины, на скамейке, в кабине одиноко стонущего колеса обозрения. Стон человеческий. Стон последней жертвы сладко отзывается внутри. Глаза прикрываются и нежная, тонкая улыбка проступает на губах. Ничего, совершенно ничего не происходит, и, чувствуя невыносимое, тошнотворное желание продолжения, Имре движется дальше. Парк меняет большой обломок моста с повисшими плётками остывших тросов, похожий на мохнатый горб сдохшего в заливе древнего морского чудища. Глаза неумолимо режет безысходность, и они сами возвращаются к неправдоподобно белому небу, которое чёрным слизнем лижет мостовый язык. К горлу с первобытным протестом подкатывает опасное, пьяное, живое. И небо отвечает, меняется, с треском облетает белизна, обнажая кромешную синеву, упоительное и ошеломляющее цветом покрывало. И память чувствами обжигает, оживает, убеждая, что саднящая тоска похожа на первый глоток лимончелло, запах осени в переулках Пражского Града, вой крещендо, лица с потемневших сепией фотографий. Должно быть, он улыбается, для верности прижимая костлявые пальцы Смерти к своим обветренным, сухим губам. Раскаленная вольфрамовая нитка режет сердечную спираль, но звериная жажда ликует, наполняет жизнью и движением мертвеный пейзаж. Позади шуршат мятые вихры газет, шныряют по асфальту вырезками из его жизни… . Ветер хлещет по лицу с огоньками застрявших в его неводе капель крови, бросая их в лицо, окатывая с головы до ног, гневно и исступлённо. Отчётливо пахнет морем. Только чертовски хочется пить, и он лижет солёные капли с запястья, закрывает глаза и - просыпается.
На столе догорала чадящая свеча. Рука выпустила стопку бумаг и бережно прикрыла ледяные веки мужчины, в нелепой позе окоченевшего у стола.

9. Как часто будете появляться
Часто, после 9 вечера по московскому времени.

10. Связь
ЛС.