Известие о смерти очередного бедолаги, полученного паном Либшером за завтраком не вызвало никаких эмоций. Рудольф доел, выпил кофе, выкурил сигарету, и только потом затребовал бумаги, чтобы ознакомиться с юридической стороной вопроса.
Не все его подопечные ему известны лично, пан Либшер не запоминает их имён, если старики не представляют для него хоть какой-то ценности; для него или их родственников, которые щедро оплачивают разного рода услуги, которые сверх положенного могут предоставить в домах престарелых.  Иной раз такие услуги просто выходят за рамочки дозволенного законом, и такая информация вообще не подлежит оформлению через бухгалтера и юриста.
Сам Рудольф не видит ничего предосудительного в своей работе, как не видит ничего ужасного в эвтаназии, разрешении содержать старикам и старушкам рядом любимых кошечек и собачек (если за это хорошо платят); вызове проституток, если престарелым гражданам страны хочется совокупляться. Впрочем, рассказывать обо всём он всё равно откажется, а в интервью, которые приходиться давать много и часто, Рудольф делится только тем, что на поверхности, что могут увидеть журналисты, налоговая инспекция, и жаждущие перенимать опыт его сети. Его любят репортёры за красноречие, умение держаться перед камерой, улыбаться и отшучиваться. И, хотя пан Либшер всё это делает превосходно, но каждый раз он с ужасом ожидает, что они нароют о нём что-нибудь такое, что раз и навсегда разрушит его блестящую карьеру. Но всё это смахивает на народную поговорку: «Глаза боятся, а руки делают», и поэтому Рудольф уже не может остановиться, и хотя он чертовки аккуратен, когда берётся помочь очередному семейству побыстрее избавиться от своих стариков, но всё же, стоит капле информации попасть к газетчикам, полиции и так далее, то вспыхнувший скандал может изрядно подпортить его и без того не безупречную репутацию. Вацлав может сделать, что угодно, если его попросить, но пора бы уже избавляться от статуса Чёрного-младшего и решать свои проблемы самому. Благо их нет.
Вот примерно с такими сытыми мыслями, мужчина открыл предложенную папку, вчитался и хлопнул ладонью по столу. Взгляд стал ожесточённым. Первая вспышка раздражения сковала обручем, заставив волчьим взглядом блуждать по строчкам, впитывая снова и снова прочитанное.
В бумагах говорилось, что почивший в бозе пан Коблиги, движимое и недвижимое имущество, облигации, и всё, на что планировал наложить лапу Рудольф, разделил между двумя наследниками.  Ни о каком втором наследнике Рудольфа, естественно, не предупреждали. Фамилию Плескота он слышал впервые в жизни, и она ему категорически не нравилась, как и весь этот фарс. Мужчина раздражённо отложил папку, кинул на стол салфетку и, кивнув слуге, чтобы убирал, ушёл переодеваться.

Спустя час в контору, где был офис того самого приятеля-адвоката Коблиги, вошёл элегантно одетый мужчина. На нём был строгий, черный костюм (согласно траурному моменту), сахарно-белая сорочка, галстук. Туфли сверкали, так были начищены умелой рукой Карэка. Лёгкое пальто, которое мужчина небрежно скинул на стул, было явно добротным и дорогим. Горьковатый запах парфюма. Скорбное выражение застыло на лице, когда Рудольф тихим голосом высказывал соболезнование, пожимая руку адвокату и пану Плескоте. Представление сторон и пан Либшер вольготно расположился в кресле, сложил пальцы «домиком» на папке с бумагами и обвёл всех присутствующих непроницаемым взглядом. Его адвокат, присутствующий рядом, перешёл к формальностям, а они заключались в том, что когда пан Коблиги говорил о намерении оставить завещание, то никакого пана Плескоты в нём не упоминалось, и теперь следует разобраться в правомерности сторон или обратиться в суд. Все обратили свои взгляды на Феликса, видимо ожидая истории о том,  с какого перепуга и в какой момент он оказался в завещании старца.

Отредактировано Рудольф Либшер (08-11-2011 14:18:00)

Рудольф в пол уха слушал, что говорит адвокат;  в своих единоличных правах он не сомневался и безобидная помеха вроде Плескоты его совершенно не смущала. Даже напротив, в какой-то момент здорово позабавила; ну, какой из престарелого пана противник? Адвокаты разорвут его на кусочки, если только он помыслит раскрыть рот в не надлежащем для того месте, и не в то время, которое назовёт он – пан Либшер. Поэтому мужчина с комфортом проводил эти необходимые несколько минут; закурил, получил недурно сваренный кофе от кого-то из персонала конторы, посматривал в окно, где открывался чудесный вид на шашечные крыши легендарных «пряничных» домиков старой Праги, любовался высоким небом, что в этот день было ясным и безоблачным, как вялотекущие мысли о работе, планах на ужин; мимолётно о самом Коблиги, который был едва ли не любимцем в доме престарелых, где он проживал свои последние месяцы.
Вывел его из меланхоличного самолюбования голос пана Плескоты. Голубые глаза от изумление едва не полезли на лоб, когда Рудольф ошарашено посмотрел на «старичка».
Любовники? Твою же мать, какие ещё любовники?
Адвокаты продолжали что-то тихо обсуждать, а мужчина с нескрываемой растерянностью уставился на Плескоту, переваривая сказанное: «своё отношение переносить буду я…».
Едва адвокат собирался открыть рот, как Либшер взглядом заставил его замолчать, обернулся к пожилому балагуру всем корпусом, подался вперёд, опираясь о стол локтем, пальцами упёрся в свой начисто выбритый подбородок, всем своим видом выражая недоверие и скептицизм:
-Пан Плескота…Позвольте вопрос  от человека, который не слишком хорошо был знаком с чувством юмора пана Коблиги, - взгляд стал испытывающим и совершенно отрешённым, словно упомянутый человек был лишь символом, геральдическим знаком на документе, случайным гигантским карликом во Вселенной, но никоем образом не господином Коблиги, который сейчас угрожал простейшему решению вопроса о наследовании, - поясните мне, пожалуйста, суть этого загадочного пари, что Вы заключили со своим…ммм… любовником.
При этом выражение лица Рудольфа ничего не выражало; проявить понимание отношений между мужчинами он не захотел, признаваться, что это его не шокирует тем более. Между тем, парочка юристов застыла над своими документами, превратившись в слух, чтобы не упустить ни слова из того, что сейчас будет сказано. Либшеру приходило в голову, что всё закончится тем, что ему придётся выставить этих стервятников, но сейчас он своим незнанием о сути пари мог контролировать ситуацию. Шумихи не хотелось по той простой причине, что если бы дед случайно снова открыл свой рот без дозволения, то мог бы привлечь внимание к его процветающему бизнесу, а этого категорически делать было нельзя. Славы самой престижной сети домов престарелых было достаточно, а углубляться, встречаться (в  том числе и с налоговой полицией), отвечать на неудобные  вопросы было бы очень досадно.
Так и подмывало едко спросить, какие такие определённые вещи связывало этих белогривых лунатиков, но Рудольф предпочёл этот вопросик оставить на потом, в качестве освидетельствования, так сказать, вместо обследования на предмет близости любовников. И до каких пределов.

Либшер вцепился взглядом в светлые глаза милейшего пана Плескоты с таким очевидным выражением, словно хотел сожрать его, как свежий кнедлик. Тишина могла стать оглушающей, если бы адвокат Рудольфа вежливо не закашлялся:
-Пан Либшер…
Минутная заминка и властное:
-Да, пан Маринеску, Вы что-то хотели? – мужчина с трудом перевёл, вспыхнувший было раздражением взгляд на своего юриста.
-Я понимаю, что сведения полученные от пана Плескоты требуют самого тщательного обсуждения…Но…но, Рудольф, - защитник склонился к мужчине и тихо добавил, - это официальный пункт завещания, речь идёт о добровольном примирении сторон, и только тогда документ вступит в силу…
Рудольф едва не застонал от ярости, но взял себя в руки, нарочито медленным движением поправил галстук, который словно стал давить горло, и со всей вежливостью на которую только был способен, вновь обернулся к старику:
-Пан Плескота, - в голосе звучало благодушие, а взгляд был ласковый, мягкий. На губах играла самая приветливая из улыбок, - сейчас эти господа выйдут из комнаты, а мы немного с Вами пошепчемся, не возражаете?
Ах, если бы пан Плескота сейчас ещё и возражать стал, возможно, это было бы самое замечательное из всего, что могло случиться за это утро. Его можно было бы привлечь к суду за нарушение пункта договора, и выбросить из завещания к чёртовой матери. Впрочем, Рудольф отлично понимал, что его положение тоже довольно шатко, ведь внёс его в своё завещание пан Коблига совсем недавно, и задай Рудольфу сейчас вопрос, хотя бы, как звали усопшего, в чьём деле он принимает такое деятельное участие, он бы и не вспомнил.
Это был чистый воды бизнес. До поры до времени, обречённо вздохнул Либшер и кивнул правозащитникам на дверь:
-Господа, будьте так любезны, мы поговорим с паном Плескотой наедине.
Солнышко всё так же скупо тормошило осеннюю мглистость утра, по стёклам брызнули россыпью дождинки, где-то протяжно взвизгнули тормоза машины. С лёгким грохотом отодвинулись стулья, и адвокаты церемонно поднялись со своих мест, оставляя на столе свои пухлые папки, словно предупреждая, что дело ещё не закончено. Пан владелец сети элитарных домов престарелых проводил мужчин взглядом и, расслабленно откинувшись на спинку кресла, окончательно ослабил узел галстука, достал сигареты, и впился изучающим взглядом в лицо сидящего напротив человека:
-С Коблиги Вы были любовниками, пан Плескота, я человек широких взглядом, - Рудольф нёс какую-то печатную фигню и сам страшно мучился, что нельзя просто послать всё к чёртовой бабушке, -  и меня ...меня ...трудно удивить или смутить подобными ...сношениями между мужчинами, - серебряная зажигалка звонко щёлкнула, выпуская газовую струю. Рудольф прикурил и, глотнув дыма, кинул зажигалку на стол. Прищурился. – И, что мне прикажете принимать от Вас с удовольствием…Феликс? – усмехнулся, внимательно глядя на Плескоту, - Вы позволите называть Вас Феликс?  И что делал Ваш любовник с Вами, Феликс?
Голос стал медовым, а взгляд вдруг приобрёл хищное выражение. Рудольфу всё ещё казалось, что старик бредит, и всё это какой-то допотопный фарс, вот-вот можно будет рассмеяться из-за этой глупой шутки, ударить по рукам, и разойтись миром.  И, хотя, старик Плескота был не такой уж и старик, и глазки у него блестели вполне даже живо, когда он говорил о своей связи с усопшим шутником Коблиги, Либшеру даже в голову не приходило, что тут нужно что-то воспринимать всерьёз.

Отредактировано Рудольф Либшер (16-11-2011 17:17:05)

Склонность к эпатажу, вот, что прослеживалось в несносном с точки зрения Рудольфа старике, но именно это и заставляло сидеть на месте и довольно миролюбиво выслушивать все.  Было ясно, как день, что Феликс Плескота не слезет с него со своим, так называемым «пари», и хотя у Либшера не было причин не доверять своему адвокату, который сказал, что в завещании действительно есть пункт о том, что стороны должны договориться полюбовно, но мужчина знал, насколько это широкое понятие: «договориться». В светлых, безмятежных глазах бывшего учителя мелькнула улыбка; он действительно мог прибегнуть к такой нехитрой практике, как шантаж, например. Что стоило ему, со всеми его замечательными связями обратиться к нужным людям, которые мигом размажут Феликса о стену, заставляя пожалеть, что он вообще явился требовать какие-то деньги. Были приёмы, которыми Рудольф не побрезговал при иных обстоятельствах, но сейчас…
Сейчас ему снова было скучно; он изнывал. Снова пришла осень, а это время года мужчина отчаянно не любил, становился нервным сверх обычного, раздражительным, не без энтузиазма поддерживал идею о том, что тихий псих, со всеми вытекающими из этого обострениями. Облачко досады задело выражение лица, но мужчина очень крепко надавил ладонью на столешницу массивного стола, словно сдерживая хлёсткий удар по поверхности. Выдохнул, и с самой радужной улыбкой посмотрел на пана Плескоту. Шкура старого лиса было спасена, и хотя он мог совершенно не догадываться о причинах, спасших сейчас ему жизнь, чуточку благодарности ему испытать всё же придётся. Псих, самый натуральный псих, усмехнулся над собой Либшер и, пружинисто поднявшись, прошёлся по кабинету, сунув руки в карманы, подошёл к окну, вдохнул полной грудью чувствующуюся даже сквозь стекло прохладу, и, развернувшись на каблуках, обратил на Феликса самый невинный взгляд:
-У Вас есть на примете какие-то надёжные люди, Феликс, люди, которым Вы могли бы доверить это …ммм… пикантное дело, люди, которые бы не потребовали от Вас потом львиной доли с таким трудом полученного состояния? Понимаете…
Рудольф обогнул стол, и оказался напротив старика, с самым простодушным видом опустился рядом с его креслом на корточки, и дружески взял за руку:
-В таком деле совершенно нельзя доверяться случайным людям, у меня есть, к примеру, брат, которому я верю, как самому себе, но, я не уверен, чтобы он принял меня таким, каким я могу оказаться в этой ситуации.
Самое доверительное выражение лица и ясная улыбка, дескать, чёрт её знает, эту ситуацию, а вдруг мне понравится, а вдруг понравится Вам, а брат у меня чудовищно ревнивый. Просто зверь.
-Есть у меня молоденький падаван, чудесный мальчонка, но чему ему может научить всё это?
И снова вдумчивый, внимательный взгляд, дескать, Вы же понимаете, Феликс, чистые детские души, а неиспорченные чувства, а вера в идеалы:
-Вы ведь сами не захотели бы, чтобы Ваши внуки и дети могли осудить Вас за то, как Вы радеете за их будущее, - ласково погладил по руке и поднял взгляд, - может быть, обойдёмся без свидетелей? Вы ведь человек чести, Феликс, не может быть, чтобы Вы в память о своём друге были ко мне более придирчивы, чем к нему, и в конце-концов, это не может не закончиться справедливым разделом имущества.
Рудольф говорил проникновенно, с чувством, глубоким, ровным голосом, умело играя модуляциями, словно читал интимную лекцию своему любовнику от которого хочет побыстрее избавиться на тему: «Почему им не стоит больше встречаться»

А вот это уже был вызов, и прикрыться гнусностью, жестокостью или наплевательским отношением к происходящему противоречило бы дворянской гордости, о которой Рудольф вспоминал обычно с неохотой. Он вздохнул, но в глубине светлых глаз мелькнула улыбка:
-Ну, что мне с Вами делать, Феликс, когда Вы так призываете к моей честности, руководствуясь какими-то доисторическими принципами, которых нет и в помине в современном бизнесе.
Мужчина поднялся, чтобы сделать несколько кругов по кабинету, словно размышляя над предложением; мимоходом посмотрел  в окно, а там по-прежнему куражилась осенняя Прага, и, взглянув на прорезь голубого неба и солнечную прядь, что накинулась на черепичные крыши Старого города, превратив их в пылающее красные, Рудольф подумал, что навредить этому славному старику, что так старомодно в взывает к его добродетельности, он не хочет. По-крайней мере сейчас. Чтобы уж быть до конца откровенным, раз внутри затеплилось что-то напоминающее совесть.
Либшер потёр в задумчивости лоб, заодно удостоверившись, что у него нет температуры, потому, что после, он энергично пересёк кабинет и царственным жестом протянул руку:
-Вы молодец, Феликс, хочу пожать Вашу руку за всё это безобразие, которое Вы тут творите, - молодой человек улыбался, стараясь, чтобы в его тоне или манерах не проскользнула то панское самодовольство, которое внезапно обрушилось на него; виной тому было прочувствованное едва ли не физически собственное благородство. – Конечно, мы заключим сделку, и я даю Вам слово, что не нарушу её условий.
Вот тут Рудольф явно поспешил, но волна эйфории была слишком упругой, да, и признаться он всё равно не верил в то, что старик Плескота способен сотворить такое, от чего может пострадать его честь или доброе имя. Особенно имя. У Либшера было огромное количество родственников, которым он послушно направлял пожелания и поздравления от своего имени и имени брата, который сторонился семьи уже очень давно. Чёрному – младшему же было наплевать на обязательства перед всеми, но он всегда уважал отца и после его смерти почти безупречно справлялся с ролью его наследника.  Но несколько круглых миллионов на дороге не валяются; потребности, они такие потребности, когда ни в чём себе не отказываешь.
-Надеюсь, память о пане Коблиги не пострадает, - довершил эпопею рукопожатия мужчина чуть более многозначительно посмотрев в глаза Феликсу, словно скромно напоминая, что сделка сделкой, но пану Плескоте лучше не забываться, когда он выскажется.
И, да, что там за племянник такой, сколько лет, хорошенький… прошу прощения, хороший мальчик?  И говорите, Феликс, говорите уже, что здесь будет происходить, Вы просто истомили меня уже. Может быть чаю, виски, содовой? А то, мне признаться у меня горло пересохло.
Все эти ничего не значащие вопросы; просто чтобы перевести дух, когда в какой-то момент ёкнуло сердце и Рудольфу на миг показалось, что он зря так снисходительно относится к старику.

Рудольф не мешал пану Плескоте налаживать быт в кабинете. Просто стоял, подпирая стену плечом; руки в карманы, позволил себе лишь призывный взгляд в коридор, но никого там не было, чтобы поддержать в этой безумной ситуации. Нет, не такая уж и безумная ситуация; Либшер попадался в ничуть не менее противоестественные тиски, но вот момент безуминки всё же был, словно назло маме и папе раскушенный чёрный перец. Очень невкусно, очень жжёт язык, но смотрят же все, как не повыпендриваться. Так и теперь, Феликс заставил Рудольфа немного выпендриться, и, хотя всё происходящее казалось вполне естественным, но добродушно дать слово, а после мучительно ждать ответа, это не что иное, как чёрный перец на глазах у всех прожевать. И не кривиться, и не морщиться.
Поднял глаза на старика, когда тот упомянул книгу, подавил вздох. Уж, конечно, он не станет рисковать своей империей и выполнит некое условие, но перебивать и высказываться о добрых намерениях не стал. Феликс определённо разбирался в амбициях, и прекрасно знал о том, что Рудольф – человек очень зависимый от своего процветающего бизнеса; добавить можно было ещё про нрав и гонор, но сейчас важнее было произвести хорошее впечатление. Да, и что скрывать, но шутливость, с которой начали, теперь вынуждала быть сговорчивее, и изображать из себя монстра вовсе не хотелось.
Отлип от стены и закурил тоже, скрывая, что очень ждёт, когда же пан Плескота выскажется.
И пан Плескота высказался, отчего брови у мужчины полезли вверх. Он растерянно моргнул, сигарета затрепетала в пальцах:
-Что-что-что, Феликс?  Крепкая дружба? – поправил тугой ворот рубахи и опустился на край стола, всё ещё недоуменно глядя на старика. Смотрел, смотрел и весело рассмеялся, обнажая белые зубы:
-Боже мой, Феликс, я боялся, чего угодно, ужасные картины, поверьте, ужасные, - смеясь, потёр переносицу, словно стыдясь того, что себе навыдумывал, - дружба… Давайте – ка подумаем, как это может быть? От бессонницы телефонный разговор среди ночи, доверительные часы вместе, прогулки, театр, теннис, это так, Феликс?
Голубые глаза искрились от смеха. Рудольф развёл руками:
- Ну, как Вы себе представляете дружбу со мной? – смял в пепельнице бычок, и посмотрел на старика, потом шумно выдохнул, зачесал пятернёй волосы, и мягко добавил, - я не отказываюсь, я просто не могу взять в толк, как это … вдруг дружба.
Опустил голову, рассматривая свои руки, словно там на ладони шпаргалка, и внезапно, будто очнулся или вспомнил что-то, усмехнулся:
- Если племянник художник, то он будет рисовать мой портрет с нимбом, Феликс, - вальяжно потянулся за сигаретами, выбил одну из пачки, закурил, бросил зажигалку на стол, - хорошо, что не мясник, я прескверно сплю после обильной трапезы.
Внезапно подумал о Вацлаве и о том, что с ним уж точно таких чудес не произошло бы. Взглянул на пана Плескоту с улыбкой:
-Я не должен же ещё давать слово, что не подойду к Вашему племяннику ближе, чем на пять метров, а, друг мой Феликс?

Отредактировано Рудольф Либшер (26-11-2011 22:34:51)

-Постойте, постойте, Феликс, - Рудольф почти перебил пожилого джентльмена, сжал ладонями виски и энергично потёр их, словно стараясь остановить ускользающий смысл происходящего, - мне трудно уследить за полётом Вашей фантазии, если честно.
Досадливо посмотрел на старика, мысленно обвинив его в том, что он сбил с толку. Прошёлся по кабинету:
-Да, очень люблю, - всплыл в памяти вопрос про Бельмондо, и мужчина не сразу вспомнив, кто это, среагировал так, как ему представлялось нужно реагировать, когда вскипают мозги от дружеского общения, - он играл в «Маске Зорро»?
Подавил вздох; был весьма далёк от кинематографа, а если и ходит на премьеры, то из головы тут же выветривалось увиденное. Старая-добрая чёрно-белая классика, фильмы Чаплина, древние ужастики, это Рудольф любил, ценил и мог пересматривать раз по сто, но где снимался Бельмондо, он категорически не мог вспомнить:
-Как зовут Вашего племянника? – снова стал подпирать стену, но на этот раз уже спиной. – Всё не могу понять, что именно я не могу во всей этой истории воспринять серьёзно.
Досадливое раздражение вновь сменило веселое выражение:
- Ну, предположим, мы с Вашим племянником найдём темы…, - Либшер деликатно кашлянул в кулак, - темы для сотрудничества; Вам придётся найти темы для этого с тем, кого назову Вам я, и что же?  Дневник наблюдения прикажете вести, чтобы фиксировать нашу с Вами дружбу?
Смешок застрял в горле; очень живо представил, как пан Плескота в ночном колпаке, длиннополой ночной рубашке, и со светильником крадётся, чтобы пробраться на кухню, где остался недоеденный ужин, неплохо приготовленный племянником.
-Я много работаю, у меня частые командировки, - доверительно поделился, сосредотачиваясь на необходимости «замораживать» предмет сделки, а потом снова вписываться в выполнении обязательств, - я не могу путешествовать с Вашим семейством, Феликс, но отказ от соглядатая не будет означать нарушение условий договора?
Кивнул, словно соглашаясь с тем, что может возразить на весь этот бредовый лепет Феликс, в светлых глазах смешливый блеск:
- Я не могу избавиться от ощущения, что меня Лукавый испытывает на терпение, и я, чтобы не досадить ему дерзостью, соглашаюсь выгуливать целый год стадо волшебных блох, или раскрыть секрет философского камня, или, готов даже жениться на его средней дочери, но у бедняжки падучая, но, что с того, это же фиктивный брак, обязательно быть примерным мужем с меня клятву не требовали. Что-то такое у Вас самого в голове не возникает, а, Феликс? Я заключаю сделки о жизнях людей, а тут решительно не в силах уловить, как же Вы со старым пройдохой  Коблиги, пусть земля ему будет пухом, - Рудольф коротко перекрестился и возвёл очи к небу, мысленно переправляя старика поближе к адской сковородке, - как же вы решили со мной пошутить, да так, что я в толк не могу взять, как мне увильнуть, чёрт возьми.
Похлопал себя по карманам, поискал пачку сигарет, подошёл и сел на стол, поболтал ногами:
-Хочу бумагу, где чёрным по белому: месяц любви и дружбы с такого-то по такое-то число. – с хитрым прищуром посмотрел на старика, - встречу  с племянником; к Вам пристроить своего наблюдателя. Очень ...почтенная синьора. Вдова, - зачем-то уточнил, и взгляд сделался очень правдивым и невинным, - ну, и закрепим начало дружбы, Феликс? Посмотрим видео с Бельмондо, а?