Новак опять ушёл, если Фауст не счёл необходимым соврать. Чёрный едва заметно нахмурился. Парню фантастически везёт. Он как впившаяся под ноготь заноза, которую никак не вытащишь. Это начинало надоедать.
Вацлав как будто не слышал, что Алекс обращается к нему на «ты». Конечно, он не снял пиджак. Не поднял руки и не повернулся спиной. Он лишь чуть снисходительно улыбнулся, переведя взгляд на Штенберга, который сдвинулся к стене и включил свет.
- Это не угроза, граф. Вы ведь и сами понимаете, насколько бессмысленны Ваши слова. Хотите, чтобы я подыграл Вам? И не будет Вам досадно от того, что заставили меня принять участие в глупейшем фарсе, вместо того, чтобы услышать искренние слова?
Он прислонил кочергу к каминной полке, выпрямился. От привкуса сигаретного дыма горчило во рту. Хозяин замка отвлёкся на телефон. Вацлав дождался, когда разговор завершится, и направился к Фаусту.
- Как Вы сказали? «Утащу тебя в Ад вместе с собой»? Так почему мы всё ещё здесь, а не там, где Вы желаете оказаться? Вам нечего терять, кроме себя самого. Тогда чего Вы от меня ждёте? Каких откровений? Вам ведь всё равно, в сущности, после того,  что Вы уже сделали.
Гость простодушно усмехнулся. Какая-то нечеловеческая мучительная усталость мелькнула в живых глазах вместе с этой усмешкой. Мелькнула – и пропала.
- Я здесь только для того, чтобы спросить, почему Вы предали меня. Ваше презрение ко мне и ненависть… открытие для меня. Я не виню Вас ни в чём. Просто хочу понять. Я доверял Вам больше, чем кому-либо. Видимо, это и сделало меня слепым. Поверьте, это стоило того, чтобы сюда приехать безоружным. Если Вы будете откровенны, может быть, и мне будет что сказать. Возможно, это наша последняя встреча. Считайте меня сентиментальным. Мне хотелось бы услышать ответ, вместо Ваших приказаний. Но ради него я не намерен их выполнять, так что оставьте это, ради Бога, или стреляйте.

Так близко и внимательно эти желтоватые глаза смотрели на него только в день посвящения. Он мог уберечь Фауста от ошибок ещё тогда. Мог, но не хотел. Не было сомнений в правильности выбора. Они рассеялись и сейчас. Стоило признаться себе, ему нравилось наблюдать за тем, кто не терпел никаких цепей. Нравилось, что от его взгляда покалывало в затылке. Точно также природное чутьё предупреждало его об опасности. Любовался им, как римский прокуратор, наблюдающий с трибун за кровавым безжалостным боем гладиаторов с разъярённым тигром. Любовался схваткой хищника с его же демонами. И вдруг какая-то сверхъестественная сила столкнула его вниз. Головокружительное падение - и вот он на арене. Он и хищник. Один на один.
Густые брови Штенберга чуть хмурятся. Между ними пролегает тонкая морщинка. Слегка большеватые губы твёрдо сжаты. И хоть он говорит спокойно, его низкий хрипловатый голос хлещет кнутом, ставит магистра на колени перед этой сатанинской необузданной гордостью.
Пистолет в руке Чёрного похож на игрушку. Рукоять тёплая. Стоит совсем немного согнуть палец и можно будет всё забыть. Сразу после выстрела. Вычеркнуть из памяти.
- Зачем мне убивать Вас? Вы сами себя убиваете, и весьма успешно.
Злая исповедь прервала его. Фразы полились потоком. И снова «ты», «тебя», «тебе». Точно втыкает раз за разом раскалённый нож. Мясник не опускал ладонь. Слушал.
- С каких это пор члены клуба делятся на высших и низших? У нас всех одна кровь, Алекс. Кровь зверя. Вы правы, я беру то, что хочу. И я считаю себя в праве делать это не потому, что есть клуб. А потому что я – это я. С клубом или без. Каждый из нас.
Что это? Благородство? Нечто большее? Чем увлёк его мальчишка? Вацлав усмехнулся. «Он молод, красив. Да и Фауст ещё далеко не старик… Что удивительного в том, что ему приглянулся симпатичный парень и вопреки всему ему захотелось отпустить его?.. Вопреки всему… Что же… почему бы и нет…»
С какой-то особенной отчётливостью он увидел своё лицо как будто со стороны. Исчерчивающие его борозды морщин, стареющую кожу, седину. Ему более полувека, а Новаку едва ли стукнуло двадцать пять. Новаку с его светло-русыми волосами и бледной коже. Должно быть, шелковистой наощупь.
Его как будто током ударило. Неужели?..
Рука напряглась. Дуло сильнее вдавилось в горло.
Какое отвратительное, ужасающее бессилие.
Он был за мгновение до того, чтобы нажать на спусковой крючок. Увидеть, как хлестнёт по стене кровавыми ошмётками. Желтоватый взгляд застынет и потухнет. Навсегда угаснет насмешливый, сухо жгущий огонь в них.
Это и есть – Ад.
Он очнулся лишь тогда, когда ощутил чужое дыхание, пойманное собственными губами, послевкусие поцелуя. Чуть горьковато, пожалуй. И казалось, это не Фаусту некуда отступать, потому что за спиной стена, а ему, Чёрному, некуда было бежать.
- Хочешь, чтобы он жил? Займи его место, и я оставлю его в покое. Иначе я убью его, потому что ты – мой. Только мой, Алекс.

Ошеломивший натиск заставил его на какое-то время забыть обо всём. Просто отключиться от реальности, от того, что направил Ульриха по его следу, от того, что с минуты на минуту тот, вероятно, будет здесь, и стая волков окружит крепость, чтобы изловить дичь. Не один Фауст в спешке совершал ошибки. Если бы Чёрный взял охоту на себя, не пришлось бы делать то, зачем он действительно пришёл. Всё было бы проще.
От скользящих по торсу рук жгучий колючий комок застрял в груди. Глухое рычание торжествующего звериного начала сорвалось с губ, когда он в смятении чувств рывком втиснул охотника в стену  за спиной, обвил рукой гибкое тело, впаивая себя в него, до дрожи вдавливаясь пахом в пах. Затуманился немигающий взгляд в расширенные зрачки. Губы Алекса приоткрылись, он шептал, увлекая за собой в водоворот безумия. «Мой сумасшедший зверь, что я буду делать, если каждый день мне придётся ждать известия о твоей гибели?.. Что я буду делать?»
- Алекс…
То ли вздох, то ли стон, от его прикосновений мутилось в голове. Мучительно больно заколотило сердце. «Всего один поцелуй…один твой поцелуй всё простит… Господи, почему ты так долго терпел это? За что заставил мучиться меня так сильно?..» Ладонь легла на шею, пальцы ласкающе погладили там, куда только что вжималось дуло. Губы лихорадочно горели, он заставил Фауста откинуться затылком в преграду позади. Больше некуда было отодвигаться, язык разжал резцы и вторгся в рот, душа исступлённые признания. Собственный хрип заглушил ожесточённый жадный поцелуй, продолжавший их бесконечный спор. Целовал крепко, пьянея, целовал, как в бреду, пока пронзившее чувство тревоги не заставило его осознать, что ещё немного – и решимость окончательно иссякнет, он упадёт на колени и не сдвинется, пока Алекса не придут убивать.
Рука машинально сжала пистолет. Пальцы занемели от напряжения. Только бы не выронить от того, как ладони сминают бёдра. Ткань брюк слишком тонка, чтобы не чувствовать жар, растущее возбуждение.
«…а затем тебя убьют, если я не сделаю то, что в моих силах… Хочешь ты этого или нет, я всё сделаю для того, чтобы у тебя было это «затем». Прости меня…»
Он едва отстранился от мягких исцелованных губ, когда ударил рукоятью пистолета по виску с коротким замахом руки, вкладывая ровно столько силы, чтобы отключить охотника наверняка, но не убить.

Не самые любезные слова, с которыми охотник, возможно, обратился к нему в последний раз.
Фауст горячо выдохнул в лицо. Пальцы продолжали держать плечи, сминали пиджак, цеплялись так доверчиво, отчаянно. Глаза смотрели – и не видели. Вацлав обхватил оседающее тело, не удержал. Штенберг оказался слишком тяжёлым. Мясник опустился следом, замедляя падение. Тут же проверил пульс. Жив.
Сколько у него времени? Минут пять? Пятнадцать? Он отложил оружие, чтобы сдвинуть чёрный свитер, расстегнуть и вытащить из петель узкий ремень. Не слишком церемонясь, перевернул молодого графа на бок и завёл руки ему за спину. Пальцы наткнулись на браслет часов. Чёрный поддёрнул рукава и обнаружил Печать.
- ...больше она тебе не понадобится.
Гордость швейцарской компании с искусной гравировкой на крышке перекочевала в карман его брюк. Обнажённые запястья Штенберга стянули импровизированные путы. Вацлав проверил надёжность узлов и точно также связал лодыжки мужчины, сдвинув края брючин. На этот раз пришлось использовать собственный ремень, ничего более подходящего под рукой не было. Действовал быстро, но без суеты, привычно и сосредоточенно.
Запасные обоймы, ключи от катера, сотовый. Всё это он забрал себе и поднялся. Фауст лежал связанный у его ног. Это не вызывало ничего, кроме тупой ноющей боли в груди.
Он отстранился. Прошёлся по залу, точно оглушённый. От Фауста до лестницы. От лестницы – к окну, оттуда – к дивану. Зачем-то надел пальто, действуя, как во сне.
Обернулся. Снова приблизился к охотнику. Вспомнил что-то. Нашёл свой телефон и набрал номер Ульриха. Бесстрастный механический голос сообщил ему, что абонент вне зоны действия сети. Он повторил попытку, набрав номер своего человека. Опять неудача. Вацлав приглушённо выругался. Чертова гроза.
Здесь оставаться нельзя. То, что он застал Фауста без подмоги - случайность. И если один на один с ним можно было на что-то надеяться, то при появлении людей Штенберга или охотников Душелова, знать не знающих о Вацлаве Чёрном… дело может обернуться не совсем удачно для него. И для Алекса.
- Я должен увести тебя отсюда. Но как?.. Жаль, что не успел тебя спросить.
В поисках ответа он перебирал в памяти события последних тридцати-сорока минут, пока не добрался до воспоминаний о коротком телефонном разговоре, предшествовавшем горячим объятьям, поцелую, жаркому дыханию на щеке. Штенберг велел подогнать джип к запасному выходу. Не шла ли речь о том самом тоннеле, который был вырыт под замком в стародавние времена? Молодой граф имел неосторожность в прошлые визиты магистра рассказать о подземном коридоре и даже о том, как открыть потайную дверь.
Когда-то Алекс говорил, что здесь ему ничего не грозит.
Вацлав усмехнулся. Ему пришлось выбирать – оставить Фауста ненадолго в одиночестве или стеречь его и ждать чего угодно. Он предпочёл первое.
По счастью, наугад подбирать код не потребовалось. Уже в сыроварне, у двери, Вацлав достал часы с Минотавром на крышке и набрал серийный номер без букв. Код сработал.
У другого выхода, как и ожидалось, стоял джип. Дождь продолжал хлестать с такой силой, что водитель не мог различить, кто подходит к машине, пока Мясник не приблизился вплотную.
Сорокапятилетний вояка был безоружен. Михал не оказал никакого сопротивления. Магистр понимал, что дело не в его обаянии. Охранник узнал гостя и внешне спокойно воспринял новость о том, что жизнь хозяина зависит от него.
Что-то во всей его наружности, в молчаливой безоговорочной преданности тому, кто готов был пожертвовать жизнью не то, что помощника, но и своих родных, заставило Чёрного на миг пожалеть о том, что охранник не успел уехать вовремя. Но теперь было всё равно.
Он вернулся с Михалом за пленником. Тот всё ещё пребывал без сознания и лежал там, где Вацлав оставил его. Потребовалось немало совместных с водителем усилий, чтобы перенести Штенберга вниз, миновать туннель и загрузить охотника в джип на заднее сиденье.
Гроза не унималась. Свирепствовала так, будто все демоны преисподней вырвались на свободу, чтобы сплясать жуткий, разнузданный танец. В их воющий хор вплетался новый голос. Свищущий ветер и раскаты грома сливались с рёвом пламени, вырывавшегося из узких бойниц Гоуска. Подожжённая крепость пылала, как факел, а джип всё дальше и дальше уносился от неё по лесной грунтовой дороге.
Михал сидел за рулём. Вацлав не сомневался, что тот доставит его, куда нужно, и всё-таки не выпускал пистолет.
Фары выхватывали из темноты клочья грунта, деревьев, кустов. Однообразный, казавшийся нереальным вид за окнами. Путь пролегал сквозь лесистые дебри, тянувшиеся бесконечно. Навстречу им не проехала ни одна машина.
Чёрный взглянул на связанного пассажира, которого приходилось держать свободной рукой, чтобы он не упал. Его голова лежала на плече. Фауст как будто спал.
Магистр повёл плечом, и голова съехала, упираясь затылком в верх сиденья. Он долго смотрел в лицо. На закрытые веки и разлёт бровей, обычно нахмуренных, на линии морщин, начинающих расчерчивать смуглую кожу. Смотрел на сухие приоткрывшиеся губы и влажную кромку верхних резцов. Дыхание щекотало край щеки.
Вацлав улыбнулся. До чего странной, смешной, глупой и беспомощной эта улыбка выглядела на его узких жёстких губах.
Он закрыл глаза и потёрся скулой о горячий лоб, наклонился, целуя, прильнул к переносице, углу века.
«Поверь мне ещё один раз. Всего один раз, Алекс…»

» Замок Астерия